Максим Греков - В тени креста

– К бесу веселье. Могу я задать тебе вопрос, грек? – сдвинув брови, подступил Иван Беклемишев.

– Мне? Ну, отчего же нет? Конечно, я не откажусь поделиться с тобой «сторомной» мудростью, ведь другой у меня попросту нет…

– Вы ведь знали обо всём, об этом? – пытливо заглядывая в лицо греку, спросил Берсень.

– О чём?

– Ну, про Лукомского, и про то, что он делал в Литве и близ Новагорода? Вы – греки всё это знали, но ничего не сказали, ни мне, ни дьяку Гусеву. Почему?

– Не ведаю, о чем ты…, – отводя глаза в сторону, ответил Дмитрий.

– Не ведаешь? А может, просто скрываешь ваши тёмные дела? И именно поэтому вы самочинно забрали с нашего двора всех тех, кто мог что-то выболтать? – С напором выпалил Иван Беклемишев.

– Хм-м…, Даже, не знаю, – с притворной задумчивостью, поднял глаза к небу младший Ласкарёв. – Мне почему-то кажется, что всё не так просто. Насколько я слышал, государь более не нуждается ни в тебе, ни в дьяке Гусеве при сём деле? Я только поэтому, увидав, как ты крадёшься, решил на первый раз, просто с тобой поговорить. Ну, чтобы предупредить, что ли…

– Предупредить о чём? – вспыхнул Берсень.

– О том, что государь не забывает своих наказов. А тебе, вроде бы, он наказал помалкивать. Так?

– А ты меня государем-то не пужай! – Иван Беклемишев, вплотную приблизился к Дмитрию. – Ты на мой вопрос отвечай! Ишь, угрозить решил… Я сам разумею, что и как мне делать без отговорщиков. Ты, грек, блюди свой хлеб на обед, а слово – на ответ.

– До чего ж непонятливый, ты, боярин, – с той же улыбкой, что и раньше, произнёс младший Ласкарёв. – Я не собирался тебя ни от чего отговаривать, а только хотел сказать, что есть дела, о которых не стоит спрашивать, – добавил Дмитрий, многозначительно шевельнув бровями.

– Да я…, да ты…. – Берсень покраснел и схватился за саблю на боку.

– Э-гей! – Удержал его руку молодой грек, одновременно, незаметным движением, достав тонкий стилет и приставив его кончик прямо к горлу боярина. – Ты за саблю-то не хватайся, а коли всерьёз решил оружием позвенеть, то в любой день, приходи после заката к кресту у начала Смоленской дороги. Токмо, как соберёшься, наперёд о том знать дай.

Иван Беклемишев, от неожиданной прыти Дмитрия онемел. Он чувствовал, как острое лезвие царапает ему шею, и не понимал, как было возможно, незаметно и так быстро просунуть смертоносное жало к его горлу.

– Молчишь? Ну, я так и думал, – буркнул себе под нос младший Ласкарёв, и резко повернувшись, в два шага оказался у чёрного коня, что был привязан дальше по переулку.

Грек смерил взглядом всё ещё стоящего как столб боярина и рывком освободил повод своего коня. На выдохе вскочил в седло, и более не оглядываясь, резво умчал прочь. А обескураженный Берсень всё ещё стоял на месте и провожал его глазами, замерев от удивления.

Вечер ещё не наступил, когда на беклемишев двор въехало несколько всадников с холопами. Первым ехал сам хозяин – Никита Васильевич, боярин степенный, верный слуга великого князя, за ним, задрав кучерявую бороду, брат его – воевода Беклемишев Семён Васильевич, а далее слуги да холопы все.

У крыльца бояр уже поджидала румяная девица с серебряным ковшом в руках. Неспешно спрыгнув с седла, Никита Васильевич подошел к крыльцу, принял корец 23 23 К орец – ковш с плоским дном (обычно серебряный или медный). , немного отпил, кашлянул, отпил еще немного, крякнул, протянул ковш брату, после чего, кряхтя, стал подниматься по ступенькам. Семён Васильевич тоже пригубил из ковша, вернул его молодице и, хитро ей, подмигнув, поспешил вслед за братом.

За дверьми их встретил ключник в богатом полукафтане. Он с поклоном сообщил, что баня уже истоплена, комнаты приготовлены, а сами бояре могут выпить и закусить, пока слуги собирают на стол вечернюю трапезу.

В трапезной им навстречу вышел Берсень, поклонился отцу и обнял дядю. Бояре сели к столу и неспешно осушили по первому кубку. Пока холопы подавали на стол, выпили ещё по разу и зажевали соленьями, да холодной телятиной.

Никита Васильевич и его брат завели разговор о планах на урожай со своих земель и о московских новостях. Берсень сидел молчаливой тучей, в разговоре участия не принимал, был погружен в свои думы.

– А почто не весел племяш? Ой-да, непривычно мне тебя таким видеть – выпив очередной кубок, спросил Семён Васильевич.

– Да тоска, дядя. Вот думаю, может на войну податься, – ковыряясь ножом в тарелке, ответил Берсень.

– На войну-у, – с притворным удивлением протянул Семён Васильевич и хитро подмигнул брату, тот ответил улыбкой в бороду.

– На войну, ты это пока погоди, – продолжил Семён Васильевич, придвигая к себе блюдо с запеченным целиком зайцем, – ты наперво, тут все дела окончи, – боярин Семён, не договорив, впился зубами в заячье мясо.

– Да какие дела дядя? Все дела пошли прахом.

– Ну, коли, нету дел, то…женись, дела то сразу и появятся – запив мясо вином, весело подмигнул Семён Васильевич.

Берсень нервно пару раз чиркнул ножом по тарелке, он знал весёлый нрав дяди, сам ведь тоже любил веселье, но сейчас на душе было совсем муторно. Переведя взгляд на отца, Иван заметил лукавую хитринку и в его глазах.

– Вы это чего? – ошарашено пробормотал Берсень, – жениться я не буду, – он схватился за край стола, намереваясь встать.

– Будешь, – коротко отрезал отец.

– Но… может быть, чуть погодя, – добавил весёлый Семён Васильевич.

– Да не на ком мне жениться-то, – не на шутку вспыхнул Берсень.

– А мы тебе найдём, – уже почти смеясь, продолжил Семён Васильевич, но прежде…, – он медленно привстал и протянул руку над столом, выбирая, чего бы ещё отведать, – … но прежде…, – как бы в задумчивости повторил он, – надобно тебе закончить своё дело.

Взяв большой кусок печёной осетрины, боярин Семён плюхнулся на место и посмотрел в глаза Берсеню.

– Тут прослышал я, что племяш мой в кручине и решил ему слегка помочь, – нарезая осетрину, продолжил Семён Васильевич, – вроде как объегорили его греки и со двора людей важных свели, – глядя на брата, с усмешкой проговорил он. – А мы, с отцом твоим, покумекав на досуге, нашли одного человечка, кой может чего интересного о твоём деле порассказать. Греки они, конечно хваты, но токмо, их онучи наших не вонюче, – рассмеялся Семён Васильевич.

– Дядя…, отец, – да кто ж таков, где же он, человек то? – заволновался Берсень.

– Э-э-э, племяш, тут дело серьёзное, не горячись, сейчас всё узнаешь.

– Не томи меня дядя, я уже сколь дён места себе не нахожу!

Семён Васильевич посерьёзнел и снова хлебнул из кубка.

– Ну, так слушай: ещё по весне, видел я как на заднем дворе, при Архангельском соборе, одного из монахов водили на цепи, ну прям как медведя ярмарочного. Грязный он был, не чёсан, да словами худыми невпопад лаялся. Чудным мне сие показалось, я и спросил о нём настоятеля – отца Михаила. Он в ответ только очами зыкнул, да молвил: «не мирское то дело». Я уже было и позабыл о нём, а в аккурат перед тем как с вашего подворья грекам Бориса-покойника забрать, снова того чудного монаха увидал. Я на тот раз снова с настоятелем Михаилом разговор вёл, а его мимо повели. Гляжу, а навстречу к монаху этому идёт ваш Силантий и разговор заводит, сам тоже в чернецком одеянии. Я ещё настоятелю-то и говорю: «гляди-ко, отец Михаил, как похожи наш Силантий с этим монахом, будто родня», а он мне: «они и есть родня». Сказал, и так нехорошо на меня посмотрел, что я тут с ним и простился. В то время виденное, оно мне и не к чему, подивился я, да и всё. А уж опосля-то и припомнил. Мне как Никита рассказал, про энто…, ну…, как с греками получилось, я сразу к отцу Михаилу, может он чего скажет, ведь сколь годов мы в дружбе. Да токмо, не оказалось его в соборе, уехал в лавру, от служек узнал я, что как раз к завтрему вернётся он. Я ране тебе о сём не сказывал, чтоб не распалять, за то винюсь, а вот теперь говорю. И зову с собой к отцу Михаилу, ударим челом и навестим его с просьбой. Чай, поможет.