Максим Греков - В тени креста

Грек не обиделся, а только кивнул головой и чуть лукаво улыбнувшись, сказал:

– Твоя правда, мы, может, кое в чём и перестарались, но уж больно странно всё в этом деле: как выйдем на поиск – засада, как нападём на след – тупик, а споймаем злодея – он либо молчит под пытками, либо вот – богу душу отдал.

– Неужто, меня, в чём подозреваешь боярин? – вспылил Гусев.

– Теперь уже нет, а за прошлое прости, – повинился Ласкарёв.

– Теперь?

– Ты ведь ведаешь, я верный слуга государя и государыни и что велят, то и сполняю.

– Ну да, ведаю. Токмо на деле ты есмь слуга государыни и государя, – поправил Гусев.

– Разве сие не суть одно и тоже? – заулыбался старый боярин.

– Вообще-то нет, но продолжай.

Ласкарёв с охотой кивнул.

– С чего всё, зачинилось, помнишь?

Гусев помнил: сначала в Новагороде объявились попы-еретики, а как им развязали языки и пошли имать тех, кого они на пытке назвали, так и открылось тайное: о заговоре супротив государевых порядков и церковных устоев. Дале хуже было: в самого государя со стены кремлёвской кто-то стрелу метнул. Целую седмицу всю стражу кремлёвскую трясли да допрос учиняли, но злодея так и не сыскали. Вот и повелел государь заняться поисками лихоимцев ему – дьяку Гусеву, а для пущей ловкости дал, якобы в подмогу Ласкарёвых.

– Я поначалу тоже решил, что всё связано с делами иноземными, ведь иначе государь поручил бы сие дело не мне…, – с горечью в голосе начал Владимир Елизарович. – Однакось, по всему вышло, что тута лишь интересы тайной службы, тогда почему я? Ведь мой промысел – посольства править, а не за крамольниками рыскать.

– Э-э дьяк, да ты-ж сам и ответил на свой вопрос, – продолжил улыбаться боярин Ласкарёв, – потому ты и нужен на сём деле, что известен своей рассудительностью, да острым умом, и тем, что нельзя тебя ни купить, не запугать.

– Но теперь то, всё…? Сколь трудов, а стал уже не нужен, государь от дела отставил, – уронил Гусев.

– Владимир Елизарович, ты никак отчаялся? А может, ты просто устал?

– Возможно. Но когда твое дело оказывается с тройным дном, тут любой придёт к невесёлым мыслям. Однако, ты тут не за тем, чтобы пустые речи вести? Так? Коли приехал, так уже не темни, говори, как есть, чем могу – помогу, чай не враги мы.

– Иного от тебя и не ожидал, – обрадовался Ласкарёв.

Гусев поднял глаза на Фёдора Ласкарёва. Греку было уже за пять десятков. Сухощавый и статный, Ласкарёв казался даже несколько изящным, как юноша. Уроженец далёкого Константинополя, он был стремителен в поступках, но мягок в жестах, поступь имел плавную почти не слышную – кошачью. Взгляд холодных глаз грека был резок. Речь гортанная и певучая, почти без акцента. И хотя лицо Фёдора было в морщинах, а волосы на голове и в бороде был совсем седыми, сам грек мало походил на степенного старца. – Он был из тех людей, которых прожитые годы не сгибали в гнусного брюзгу, а как будто «натирали до блеска».

– Вот ты, Владимир Елизарович давеча попенял мне, что мол, тайн много, и тут ты прав, возразить мне нечего, но тайны-то они у всех есть. Большие али малые, но есть, иной раз даже и человек тебе знаком, а не знаешь, что за тайну он бережет. У тебя ведь ранее в посольских делах разве так не бывало?

– Ну, там сие, само-собой…, – нехотя буркнул Гусев.

– Да, – подхватил Фёдор, – вот ноне, до государева поручения, ты всё более по иноземным делам радел, однако ведь не всегда было так, сказывают, что по молодости и воинского дела не гнушался?

– К чему это ты ведёшь? – встрепенулся дьяк.

– Да просто к слову пришлось, – как будто простецки, пожал плечами грек.

– Ты, Фёдор Кананович со мной не хитри, чай не малец я, поседел на государевой службе, – с раздражением сказал Гусев.

– Да, что ты, какая уж тут хитрость, – с лёгкой усмешкой ответил Ласкарёв, – просто хотел спросить о делах твоей юности, да о сотоварищах, с кем службу ратную ты нес.

– О ком вопрошаешь? – дьяк прищурил глаза.

– Да вот, хотя бы о твоём былом товарище, об Иване Курицыне, ведь по молодости вместе же на рубежах да заставах не един год провели, али не так?

– Вон чего тебя беспокоит…, – недобро протянул Гусев. – Что ж, была у нас дружба, пока он молод был, да ноне её уж нет, хоть и в одном приказе мы с Иваном, но как ты сам ведаешь, начальным головой у нас его брат, что в ближних людях к государю. Да и сам Иван теперь важным стал, к себе не зовёт, и в гости не заезжает, разошлись наши дорожки врозь.

– То всем давно известно, – продолжил улыбаться боярин Фёдор, – но я хочу спросить о другом: как считаешь, зачем Иван послал Бориса Лукомского в Литву к князю Соколинскому, и почему тот поехал? Ведь гонец-то больно непростой, – глаза Ласкарёва смотрели прямо на дьяка, как будто хотели пригвоздить его к месту, где он сидел.

– А откель ведомо, что это Иван послал Лукомского? – удивился Владимир Елизарович.

– Ну, ты же не думаешь, что мы даром тратим время на государевой службе, – уклончиво сказал Ласкарёв, – так всё же…, как мыслишь, почему именно Борис стал посланцем и зачем он туда поехал?

– Кабы я доподлинно всё знал, нешто утаил бы? – вопросом на вопрос ответил Гусев.

– А я вот и хочу это у тебя спросить, ведь может так статься, что ты чего-то не договариваешь. Нет, я, конечно, не верю, что ты в сговоре с Курицыными, но сердцем чую, что между Иваном и Соколинским что-то есть. А ты, если не знаешь об этом, то можешь догадываться, в чём сейчас дело!

– Побойся бога боярин! – вспылил, обычно сдержанный дьяк, – всё, что было мне ведомо об этих людях, осталось далеко позади, юнцами мы тогда были, и ничего с той поры не осталось, окромя воспоминаний.

– Кабы я боялся бога – тут бы с тобой не сидел, а обратился бы к другому человеку, скорее всего священнику, – всё с той же усмешкой продолжил Фёдор. – И ещё раз тебе повторю, что никто тебе не пеняет, но как человек, не верящий в совпадения, прошу – обмысли мои слова, может чего и надумаешь.

Ласкарёв качнулся всем телом назад, намереваясь встать из-за стола, но Гусев, не поднимая опущенной головы, хлопнул ладонью, чем вызвал едва заметно замешательство на лице боярина и остановил его порыв.

– Вот ты сказал про священника, а ведь получается, что к нему и надо….

– Не понимаю тебя Владимир Елизарович, – слегка растягивая слова, проговорил Фёдор.

– Что ж… была одна история. Сейчас она уже подзабылась, но я как услышал от Бориса-покойника про старого князя Соколинского, так сразу её и вспомнил. Правда, сразу упрежу, что всё, что я помню совсем не касаемо отношений между Москвою и Литвой и не думаю, что этот вообще как-то связано с нынешним делом, так как Соколинский и Иван Курицын совсем не други, а скорее наоборот.

– Ну-у, – протянул Ласкарёв, – ты уж Владимир Елизарович поведай, а опосля, вместе обмозгуем, может, сообща и поймём чего, ведь две головы одной лучше?