Иван Яцук - Петр Алексеевич и Алексей Петрович. Исторический роман. Книга вторая

Но, маменька, не переживай, пожалуйста. Денег у нас осталось достаточно. Купим домик скромный, будем жить. Авось, царь переменится.

Новый дом Монсам не разрешили купить.Три года они прожили безвыездно на своей мызе. Никакие ходатайства, никакие слезные письма Анхен, никакие заступничества не помогли. Напоминания Монсов о своем существовании приводили Петра в бешенство. Он грозился новыми карами, но государственные дела, которые шли неважно, отвлекали его, помогали успокоить душевную боль и царское самолюбие. Лишь когда другая немка, Марта Скавронская, она же Екатерина, поселилась в сердце Петра, опала с Монсов была снята.

Уже другой посланник – датский – Карл Кейзерлинг увидел однажды на улице печальную Анхен и влюбился в нее без памяти. Он атаковал Петра при каждой возможности. Копенгаген становился важным союзником России в Северной войне, которой не видно было конца. Потому Петр нехотя пошел на уступки, и в 1706 году Монсы получили долгожданную свободу. Пять лет ухаживал упорный датчанин за раненой Анхен, и в 1711 году наконец сыграли свадьбу. Но, видно, много сил отдал благородный посланник борьбе за свою избранницу, потому что всего лишь через год скоропостижно умер, оставив Анну бездетной вдовой. Она так и не стала матерью, заболела туберкулезом – холодные зимы на мызе не прошли даром – и умерла рано. Отомстит за сестру ее брат Виллим в свое время.

Но довольно о Монсах, они еще напомнят о себе. Мы оставили царя в опьянении новых своих возможностей. Он пировал и прожигал жизнь в соединении с военными трудами и заботами. Он словно хотел вознаградить себя за серое, тусклое детство, догнать его, расцветить новыми красочными картинами. Постройка кораблей – это воплощение детских грез, когда он, глядя на морские пейзажи голландских мастеров, мечтал очутиться на одном из тех сказочных кораблей под огромными белыми парусами, что несутся крепким, соленым морским ветром в дальние дивные страны с роскошными неведомыми деревьями, зверями и птицами.

И вот мечта сбывается, те детские грезы воплощаются в дереве и металле. Как тут спокойно стоять и ожидать, как тут не броситься в трудовую бучу с топором, пилой, тачкой, самому приближать заветные мечтания? Что перед этим какие-то запреты, обычаи, правила? Разметать, перевешать, переубедить всех, кто смеет перечить его всепоглощающей царской мечте, кто способен стать на его дороге.

Побольше празника, хватит серых, тоскливых будней. Петр, как мальчик, любит всякие салюты, иллюминации, феерверки, гром пушек. Прижимистый, ежели не сказать скупой, царь не жалел никогда денег на праздничные мероприятия. Пушки стояли у его дома в Санкт–Питербурхе, у Лефорта, у Меншикова, у других его соратников, даже у дома Анны Монс поставили две пушечки. Орудия гремели по любому поводу, будь то победа над неприятелем, или удачная охота, или необыкновенное блюдо, приготовленное придворным поваром или взятие женщины. Почти все будущие военные походы сопровождались громом пушек до сражений и после них.

Матушка со Львом Кирилловичем надежно управляли государством, предоставив Петру Алексеевичу в охотку закладывать основы регулярной армии и флота. В песочных часах времени бесстрастно сыпались дни, месяцы и годы. Петр взрослел, набирался жизненного опыту и опыту государственного управления, насколько то позволяла матушка. Он давно мечтал повидать настоящее море и настоящие корабли. В его распоряжении было достаточно часу, ничто царя не обременяло, к тому ж хотелось убежать от ненавистной женки, которая без зазрения совести позволяла себе тыкать носом царя то в порванные и незаштопанные чулки, то в пыльные башмаки, то требовала ходить в мыльню, когда он совсем того не желал.

Посоветовался с матушкой и дядей, затем с Лефортом и Голицыным, те поддержали, женку и не спрашивал. Сашка-денщик, тот, вообще, едва не прыгал от радости в предвкушении длительного увеселения и свободы от учений и маршировок. Собирались недолго, план наметили самый приблизительный, послали бирючей в Псков, Новгород и Архангельск с уведомлением о прибытии высокого гостя. На всем пути царский поезд встречали выходами самых знатных жителей, крестным ходом духовенства и подношениями купечества.

В самом Архангельске Петр съежился от бескрайности моря и громадья военных и торговых кораблей. Увидев, как трехмачтовый английский военный фрегат бесцеремонно, никого не спрашивая, подходит к самым причалам, как голландский торговый корабль загружает в трюмы сразу 500 тонн грузов, Петр понял, что в Переславле они играли в бирюльки, изображая строительство флоту; тоскливо сжалось сердце от сознания, что нужны усилия всего государства, чтобы построить нечто подобное увиденному здесь.

Особенно задевало самолюбие Петра то, с каким пренебрежением иностранцы относились к русским, даже к нему – русскому царю. Попыхивая трубками, матросы, купцы снисходительно поглядывали с высоких бортов своих кораблей на русского царя в утлой лодченке, вынужденного высоко задирать голову, чтобы осмотреть громаду корабля. А уж о капитанах и говорить не приходилось – стояли толстые, бородатые, независимые ни от кого. Что им, владыкам морей и океанов, какой-то вождь туземцев.?! Они повидали их вдоволь. Передадут просьбу на военный фрегат, и тот пальнет из всех своих шестидесяти пушек, разнесет вдребезги береговые причалы и склады. Не однажды пузатые торговые корабли в сопровождении своих фрегатов уходили, не заплатив пошлин, и русские провожали их бессильными, безнадежными взглядами. Здесь, в Архангельске Петр окончательно понял: чтобы построить настоящий флот, надобно твердо стать у государственного руля.

Матушка умерла очень вовремя, иначе конфликтов бы не избежать. Возвратившись из Архангельска, сын застал ее тяжелобольной. Лекари не отходили от царицы, каждый день слушали пульс на руке и неодобриельно качали головами. Наталья Кирилловна еще ходила, еще управлялась с государственными делами, но с каждым днем таяла на глазах, передвигалась все тяжелей, как глубокая старуха, хотя ей было чуть больше сорока лет.

Узнав о возвращении сына, она немедленно позвала его к себе. Он не вошел– влетел, соленый ветер холодных северных морей еще свистел в его ушах, гнездился в черных кудрях волос. Припал к ней, целовал увядшие щеки, уронил голову на грудь, как в далеком-далеком детстве, когда мать успокаивала его в часы страшных ночных видений и когда он, наоборот, старался ее развеселить. Теперь матушка только немощно гладила его волосы, потом тихо попросила:

–Садись, сынок, побеседуем.

Петр оглянулся, взял кресло, пододвинулся к матери.