Ирина Мальцева - Билет в одну сторону

– Как я устала. Все бегом, все на ногах. У тебя есть что попить?

На колченогом столике стоял пузатый графин и два стакана, но «Наталья» не видела, чтобы за все дни, что она здесь, кто-то менял воду. Она нерешительно двинулась к графину, но тут Елена Сергеевна наклонилась к прикроватной тумбочке и вытащила оттуда коробку, изрисованную заморскими фруктами. Отогнув уголок коробки, она сильными пальцами оторвала его. Махнула рукой «Наталье», чтобы та приготовила стаканы. «Наталья» поставила стаканы тут же на тумбочку, и оранжевая жидкость заполнила их почти до краев.

– Давай за твое выздоровление, дочка, за выписку! – радостно проговорила она. Протянула один стакан «Наталье», а своим легко стукнула, как бы чокаясь. Залпом осушив стакан, она взяла со спинки кровати легкое полотенце и стала обмахивать им лицо и шею.

– Я, пожалуй, разденусь.

Расстегнула жакет, под которым оказалась шелковая кофта на тонких лямках и без рукавов.

– Ты чего стоишь? Пей сок и садись. Я сегодня освободилась пораньше. Посижу с тобой. Соскучилась. Я эти недели и не спала, считай. Только глаза закрою, кошмары снятся: то ты в яму попала, то в поезде уезжаешь от нас, не попрощавшись, то зверь за тобой гонится. Утром встану, голова как чугунная, а в глазах песок. А тут еще печень прихватило, беда просто. Хорошо хоть Евгений сам справляется по дому, а то разве набегалась бы я из конца в конец. Единственно помогла ему Маринку в школу собрать. Сегодня он пошел ее провожать в первый класс, букет шикарный купил. Вот подожди, придут скоро, покажется наша принцесса во всей красе.

«Наталья» слушала женщину, пытаясь представить, что она действительно ее мать. Не могла.

– Что с тобой, что ты как чужая? Чего молчишь? – в голосе женщины слышалась тревога и близкие слезы. – Скажи, что для тебя сделать, чтобы ты ожила?

– Я ничего не помню, – решилась заговорить «Наталья». – Ничего и никого. Я только знаю, что вы моя мать, но не помню этого. Может, вы мне расскажите про мою жизнь раньше, до этого…

– Конечно, дочка. Как же я сразу не догадалась. Вот и врач говорит, что тебе надо как можно больше рассказывать, вдруг, что и всплывет в памяти, а там и сама память постепенно вернется.

Никогда не вернется. Потому что ничего со мной не происходило здесь с вами. Я другая, не ваша дочь. Я Анна и все про себя помню. Но говорить об этом мне нельзя.

Елена Сергеевна начала рассказывать об учебе в школе, потом в институте, потом о работе в школе учителем. «Наталья» подумала, что они, очевидно, бедные, раз ей пришлось работать у чужих людей.

Рассказала про покойного отца, сокрушалась, что она у них одна, нет ни братьев, ни сестер.

В коридоре послышались шаги, шум сразу нескольких голосов. Время обязательного сна закончилось.

– Ну, я пойду, у тебя процедуры сейчас… Мы еще поговорим, потом. Обо всем поговорим.

Елена Сергеевна одернула юбку, застегнула жакет, провела рукой по волосам. «Наталья» жадно следила за ней, привыкая к ее резковатой манере двигаться, решительным жестам и сосредоточенному выражению лица. Перед тем, как покинуть палату, «мать» обернулась, окинула любящим взглядом замершую на кровати фигуру «дочери», такую похожую и такую непохожую на прежнюю Наталью. Вроде все как всегда, но откуда эта робость в глазах, почему так безвольно опущены плечи, а голова по-птичьи склонена к правому плечу.

Неужели авария так подействовала на нее? Просто сломала. Смотришь на нее, и самой хочется разрыдаться, прижать бедненькую к груди как в детстве, покачать на ручках, успокаивая и вселяя уверенность в собственных силах.

Впервые Елена Сергеевна видела свою дочь такой слабой, беззащитной, испуганной. А ведь чего только в жизни не было, и всегда Наталья показывала себя бойцом.

Подождем, время лечит. Врачи предупредили, что понадобится помощь психиатра. Я думала, только для того, чтобы помочь память восстановить, а тут вот какое дело… Значит, и врач почувствовал неладное. А вдруг вся слабость как раз оттого, что она ничего не помнит? Наверное, сейчас чувствует себя как на чужой планете, среди неведомых ей людей. Бедная.

Недалеко от истины была Елена Сергеевна. «Наталья» казалась себе листком, оторвавшимся от родимого дерева и гонимого теперь неизвестно куда. Что ждет тебя, листочек, впереди?

Завтра снимут повязку, подумалось «Наталье», сестра говорила, что там шрам небольшой, при желании его можно спрятать под волосами. И хоть тело было чужое, но боль она чувствовала и в душе побаивалась того момента, когда будут снимать швы.

«Наталья» сидела недвижимо на постели. Уставясь в окно, пыталась определить для себя самой, какое чувство она испытывает к своей «матери», Елене Сергеевне. Где-то в глубине ее существа смертельной колючкой сидел страх перед словом «мать», даже ужас. Как будто слово таило в себе опасность для нее.

Чем она меня так напугала и когда успела это сделать? Я впервые увидела ее две недели назад. Кроме заботы и ласки от нее ничего не видела. Почему же, когда она входит, внутри меня все леденеет в ожидании страшного, неизбежного?

А может, этот страх связан не с Еленой Сергеевной, а с матушкой, Анастасией Куприяновной? Но что?

«Наталья» впервые с того дня как очнулась, обратилась к воспоминаниям прежней жизни. До этого ее переживания касались лишь этой жизни, в которой она оказалась не по своей воле. Все ее силы уходили на то, чтобы не умереть от страха перед новым, открывшимся перед нею миром. Теперь страх отступил, и пришло время вспомнить последние события прежней жизни.

Начну сначала, с того, как приехал князь Ногин. Это было неприятно, но страха особого не испытывала. Потом этот ужасный скандал, когда маменька стыдила меня за письмо Владимиру. Было очень обидно, стыдно, но страха не было. Я бы помнила. Дальше помню пруд. Здесь я действительно испугалась собственного отражения. Но ведь оправилась? Надо вспомнить дальше. Что было дальше…дальше.. Не могу. Будто дверь захлопывается передо мной. Не вспомню никак. Может именно за этой дверью и разгадка?

«Наталья» так задумалась, что вздрогнула, когда совсем рядом раздался радостный крик: «Мама!»

Она ничего не успела сообразить, а две ручонки уже обвили ее шею, губы приятно защекотали ухо, что-то ласково бормоча. Потом девочка отстранилась, не разжимая кольца рук, пытливо заглянула ей в глаза, прильнула губами к щеке, к носу, подбородку. Под конец полуоткрытый ротик приник к губам женщины и несколько минут не отрывался, чувствительно придавливая зубами.

– Мамочка! Я в школу пошла. Я теперь первоклассница!

– Потише, потише, – послышался от двери приятный мужской голос, – ты маму задушила и оглушила. Здравствуй, Наташа, – Евгений наклонился и поцеловал ее в макушку.