Айрин Серпента - Дом там, где твое сердце

Лиза стояла, раскрыв широко глаза, застигнутым врасплох зайцем.

– Раздевайся! – уже с раздражением повторил господин. – И прекрати трусить. Наденешь мою рубашку. Гардероб, сама понимаешь, остался в доме, – голос его звучал невнятно из-под ткани, что Стронберг стаскивал с себя. Оставшись наполовину обнажённым, пихнул рубашку в руки Лиз. И отвернулся.

– У тебя три минуты, чтобы отмереть, – предупредил он. Лиз не решилась уточнять, что будет потом. «Потом» не в её интересах. Вздохнув, она сбросила мокрую одежду с себя, на миг поднесла к лицу рубашку Стронберга. Чистая… тёплая, ароматная… небось с деликатным мылом стирают, которое для мытья. Подруга Лиз, работающая в господском доме, однажды принесла в листике с дерева немного такого мыла – мягкого, словно свечка. Оно было розовое и пахло розами. Сама Лиз и дети по-серьёзному мылись раз в месяц, когда в деревне топили общую баню для жителей – на дрова скидывались все. Волосы промывали смесью из глины и топлёного сала, а потом полоскали отварами трав. Так что грязнулей Лиз не была, но и розами не благоухала. Рубашка же Стронберга была вещью из другого мира. А что ей сомневаться, он сам отдал! Лиз быстро натянула предложенную вещь. Обрадовалась, что та не слишком коротка для её роста, прикрывает бёдра.

Девушка хозяйственно выжала и развесила брошенную одежду, вставая на кончики пальцев, чтобы дотянуться до стропил. А обернувшись, наткнулась на пристальный взгляд Мариса. Начала краснеть, гадая, как много тела он видел под задирающейся рубашкой. Потом вспомнила руку Стронберга, шлёпающую возле озера её голый зад, и краснеть раздумала. Большего он увидеть не мог.

Забравшись повыше в стог, Лиз села, целомудренно натянула на колени подол. Марис улёгся рядом, с едва заметной улыбкой разглядывая её. Лиза подумала, что Стронбергу вообще не свойственно широко улыбаться, это не Андрес, готовый бегать вокруг с улыбкой до ушей, кипучей энергией. Андрес был… своим парнем, простым и понятным, без тайников и лабиринтов в характере. Радовался – хохотал, злился – смурнел и бил сразу. Тонкие разговоры намёками были не для него. Зато и сомневаться в его чувствах Элизе не приходилось, о них Андрес кричал на всю деревню петухом.

– Тебе нравится такая жизнь, Лиз?

– Да что в ней может нравиться, – автоматически ответила девушка, продолжая думать о своём. – Дети всегда голодные, одежды не хватает, жалуются на холод.

– Тебе тоже холодно…

– Да что я! Я потерпеть могу, а вот сёстры маленькие. Их надо учить читать и писать, этим Селена занимается, она грамотная, – в голосе Лиз мелькнула гордость за сестру. – Она хочет уехать в город и устроиться работать на фабрику.

– Это тяжёлый труд, – перевернувшись на спину, Марис заложил руки за голову и смотрел в потолок. Женское любопытство заставило Лиз глянуть разок-другой на упругие выпуклые мышцы груди. Хорош… а кожа не белая, как у всей господской семьи, а даже коричневая. Как будто тяжко работал под жгучим солнцем. Следующие слова Мариса хлестнули кнутом.

– Многие женщины устают от него и выбирают женский путь.

– В содержанки? – Лиз взвилась, готовая прочитать лекцию о морали и достоинстве. Стронберг утихомирил её простым.

– Содержанки – это элита. Сотни становятся гулящими. Зарабатывают своими телами при трактирах и на улицах, стареют, изнашиваются, болеют. Нередко их убивают мужчины, заражённые дурными болезнями. Нет уж, в деревне лучше, тут свобода и чистота.

– Свобода для господ, – Лиз пожала плечами. – Прикажет мне завтра господин барон бросить всё и явиться работать к нему в дом – у меня нет выбора. Некому жаловаться, если он захочет меня убить.

– Нужно больно!

– Знаешь, твой брат надругался над моей сестрой, когда Линете было пятнадцать. Он не думал, что после этого Линету замуж не возьмут. Какое до этого дело хозяину? Это потом она придумала, что любит его, чтобы хоть как-то оправдать, что продолжает жить, а не утопилась. Матери запрещают дочкам с ней разговаривать, можно только кидать камни и плевать. А ты говоришь «дурные болезни», – Лиз снова вздохнула. – Если на солнце заглядываться – можно остаться без глаз. Вот Лин и сгорела.

– Они продолжают… встречаться?

Лиз улыбнулась осторожности формулировки.

– У вашей семьи есть домик в лесу, твой брат то и дело таскает туда Лин. Как с женой поругается, так и едет туда.

– А жизнь хоть как-то облегчает? Денег там, дров, мяса…

– Хорошо, что ему в голову это не приходит, – слишком уж ровным тоном проговорила Лиз. – Верну всё. Можно иметь сестру-идиотку, но не продажную.

Стронберг смотрел задумчиво на стропила крыши. Что он мог ей ответить? Что гордость – слишком большая роскошь для женщин её сословия? Глупая девочка, ещё вся в иллюзиях по поводу своего места в мире…

– По-моему, я тебя ненавижу, – вдруг спокойно проговорила Лиз.

– Ты так думаешь? – тон Мариса был нейтральным.

Девушка тряхнула своими удивительными розовыми волосами.

– Да. Смотрю на тебя и чувствую так… аж дыхание заходится. В голове одна мысль: напасть, расцарапать, покалечить твою смазливую мордочку…

Стронберг заинтересовался, повернулся на бок к ней.

– Ты думаешь, я красивый?

– Я думаю, что ты гад, – Лиз не стала таить чувства.

– Отчего так?

– А по тебе не скажешь, когда будешь бить, когда полезешь с поцелуями…

– Как только попросишь.

– У Андреса всё не так. Мой Андрес ясен, как вода в ручье. Смотрит зверем – будут неприятности, а улыбается до ушей – весь мой.

Марис поморщился.

– Вот без лекции об особенностях Ресья я вполне мог обойтись.

Лиз светло улыбнулась ему.

– Ты сам спросил.

Ох, не проста его девочка, отнюдь не проста! И зубаста. Вытянув руку, Стронберг провёл ладонью по голой ноге Лиз. Девушка словно ошпаренная метнулась в сторону, запуталась в мягком, проваливающемся под ногами сене, упала. Да неудачно, её нижняя половина оказалась ближе к мужчине, чем руки и голова. Элиза застыла напуганным зверьком, однако Стронберг вроде не собирался набрасываться на неё и насиловать. Дольше лежать опрокинутым пугалом было глупо. Старательно одёргивая рубашку, Лиз подтянула ноги к груди.

– Иди сюда, жертва землетрясения. Хочешь спать? – Стронберг выглядел умиротворённым. – Люблю дождь. В Швеции он особенный, покойный…

Ловкими движениями баронский сын разложил одеяло на сене, какое-то особенное, тоненькое, но сухие травинки уже не кололись через него.

– Иди ко мне, – повторил Стронберг, – я тёплый и безопасный.

– Целовать больше не будешь? – Лиз не смогла удержаться от касания больной темы.

Марис долго смотрел на неё сонными карими глазами.

– Буду. Наверное. Не могу только точно сказать, когда.