Елена Арсеньева - Сёстры-соперницы

От радости, смешанной со страхом, Лючия еще пуще рассмеялась – и каким смехом! Огонь в глазах, ослепительно белые зубы, сияние изящного лица…

Разве могла так смеяться невинная, бесцветная Александра? Да никогда в жизни! Да где ей!

И Лючия увидела, как дрогнули в ответной улыбке губы этого человека… и как дрогнуло его сердце. Он был сражен первым выстрелом, он уже принадлежал ей – с первого взгляда!

В это время кот рухнул на пол, и засмеялись уже все присутствующие. Все смотрели на горемычного увальня, и только князь Андрей не отводил взора от Лючии. Она тоже смотрела на него безотрывно и настолько была упоена своей победой, что не заметила, как потерпела поражение…

Квас у Фотиньи оказался кислым, шибал в нос перебродившим бражным духом. Александра всего глоточек-то и сделала, однако и этого достало, чтобы вдруг обморочно закружилась голова и пошли двоиться предметы.

«Я захмелела! – с изумлением поняла девушка. – Ей-богу! В первый раз в жизни. Как интересно!»

Она тупо наблюдала, как плавает вправо-влево ленивый хозяйский кот, не сводя с нее сонных глаз. Фотинья глядела на осоловевшую княжну с болезненным любопытством. Александра удивилась: как же это она так качается? Закачался и человек в черном парике, несмело заглянувший в комнату и опасливо воззрившийся на Александру. Она с трудом вспомнила, что это Шишмарев, московский знакомый, но ни слова приветствия сказать ему не смогла: замутило так, что пришлось сжать зубы, чтобы не стошнило. Вокруг нее громко говорили – до боли в ушах, – но о чем, непонятно…

– Наконец-то уснула! – воскликнул кто-то с польским выговором, и Александра кое-как уразумела, что речь идет о ней: ведь именно она сейчас неудержимо проваливалась в сон.

– Да, – пробормотала она, – я сплю…

И мир для нее надолго перестал существовать.

…Впрочем, спала она с удовольствием. Это было куда приятнее, чем ощущать немилосердные толчки (Александра поняла, что ее куда-то везут, но куда и зачем – даже думать об этом было выше ее сил), жевать какую-то неудобоваримую еду, пить исключительно Фотиньин квас. Лишь только она чуть-чуть просыпалась и начинала вяло причитать, что ей необходимо по нужде, какие-то двое подхватывали ее с обеих сторон и волокли из тепла в стужу, где она безотчетно делала, что надобно. Каким-то образом она понимала, что эти люди щадят ее стыдливость, не стоят вблизи, отворачиваются… а впрочем, все чувства были в ней подавляемы напитком, которым ее непрестанно пичкали. Когда Александру будили поесть, она просыпалась весьма неохотно, прежде всего потому, что ее никогда не называли настоящим именем, а кликали Лючией или чехвостили ladra, avventuriera или вовсе diavola bambola [10] Воровкой, авантюристкой… чертовой куклой (итал.). . Почему-то Александра понимала эти слова, хотя они и произносились на чужом языке, который она каким-то образом понимала – сначала плохо, потом все лучше и лучше, хотя смысл речей большей частью не достигал ее замутненного сознания.

Она соображала тем не менее, что все еще находится в пути: ее тело смутно вспоминало состояние постоянного движения на переменных тройках. Иногда, открыв глаза, она видела вокруг себя какую-нибудь мрачную избу, которую освещала лучина. Догорая, она перегибалась и, дымясь, падала в подставленную плошку с водою; новая с треском ярко вспыхивала… это повторялось часто, до бесконечности часто!

И вот наконец Александра в первый раз толком проснулась.

Сначала она чувствовала себя как бы в лодке, которая беспрерывно колыхалась то в одну, то в другую сторону. Чем дальше, тем более усиливались толчки. Александра начала стонать. Иногда в ответ раздавалась раздраженная скороговорка, и Александра умолкала, но ненадолго, и при новых толчках снова принималась стонать. И вдруг она ощутила, что заваливается на бок и летит куда-то… во что-то мягкое, холодное… до ужаса холодное! Нечто влажное, ледяное прилипло к ней сверху, как если бы некий полог обрушился, сковывая все движения и грозя удушить. Вдобавок на нее навалилась какая-то мягкая шуршащая тяжесть, окончательно повергнув в панику.

Александра истошно закричала, и не сразу до нее донеслись два голоса, которые наперебой приказывали ей, чтобы она продвинулась как-нибудь к отверстию, прорезанному ножом. Александра сначала ничего не понимала и могла только стенать, но чем холоднее становилось, тем более прояснялись мысли. Наконец-то она поняла, чего от нее хотят, и, сбросив с себя груз (это оказался какой-то мешок), на четвереньках поползла туда, где брезжил свет. Стоило ей высунуться, как ее схватили за плечи и вытащили наружу одним рывком, таким сильным, что Александра упала вниз лицом на что-то колючее, мокрое, студеное.

Это был снег, теперь она узнала его: грязный, ноздреватый и совсем не белый, но наконец-то Александра обнаружила нечто знакомое! Она приподнялась и увидела, что поблизости лежит завалившаяся набок дорожная карета, застегнутая с обеих сторон кожаными фартуками, а в постромках бьются упавшие лошади, которых пытаются поднять трое мужчин. На Александру никто не обращал внимания, и она встала, выпрямилась, шатаясь и обеспокоенно озираясь по сторонам. Вокруг валялись разбросанные вещи; рядом лежал мешок с овсом – возможно, именно он придавил Александру. Она увидела какие-то узлы, саки – и рассеянно принялась подбирать их. И вдруг ее словно ударило: она осознала, что неведомым образом перенеслась из постоялого двора в какое-то чистое поле, в общество незнакомых мужчин. Туманные картины проплыли в ее памяти, и Александра едва не закричала от ужаса, сообразив: да ее же похитили! Похитили и везут неизвестно куда! Не думая, не размышляя, повинуясь только желанию спастись, Александра рванулась вперед и со всех ног понеслась к узкому синему крылу леса, огибающему грязно-белое поле. Однако скользкая корка наста не давала быстро бежать, Александра упала на колени, попыталась снова вскочить, но тут чьи-то руки вцепились ей в плечи и резко повернули.

Два искаженных страхом и ненавистью лица замаячили перед ней. Одно принадлежало поляку, это можно было понять по трусливому, бегающему взгляду и запыхавшемуся шепотку: «Пшепрашем, пани… Ох, пся крев…» Второе – маленькое, гладкое, смуглое, с прилизанными черными волосами, отталкивающее лицо человека без возраста. Тонкие змеиные губы искривились, гнусаво выкрикнули: «Puttana!» [11] Шлюха! (итал.). – и чья-то рука с такой яростью хлестнула Александру по щеке, что она рухнула без чувств.

…Теперь она долго не ощущала вокруг себя ничего, не чувствовала дороги, а просто тяжело, тупо спала, и тем более неожиданным оказалось для нее новое пробуждение.