Элизабет Чедвик - Любовный узел, или Испытание верностью

Все еще медля вручить свою судьбу в чужие руки, Луи извлек из поясной сумки кусок пергамента.

– Вот составные части, – сказал он, нахмурившись. Луи понятия не имел, что именно требуется, потому что не умел ни читать, ни писать. Он купил рецепт у одного из странников, возвращавшихся на том же корабле домой. Этот человек уверял, что лекарство действует на очень многие болезни.

– Лекарство от чего?

– От золотухи. – Луи заставил себя не потереть запястье, где было пятно белой, как лишай, кожи с красным ободком по краям. Золотуха вполне приемлема. Проказа – нет. Проказа превратит его в отщепенца, чье существование зависит только от подаяния. Она сожрет его внешность, он не сможет видеть никого, кроме таких же прокаженных. Когда его бесцеремонно спихнут в могилу, может быть, через много мучительных лет, он уже не будет командиром Луи ле Люпом или любимцем женщин Луи ле Кольпом. Он не будет Луи де Гросмоном, наперсником королей, и даже Левисом из Чепстоу, внуком конюха. Он будет Луи Прокаженным, презираемым отщепенцем.

– А, золотуха, – повторил аптекарь, заговорщически кивнув, чтобы показать, что он охотно подыгрывает, но ни в коей мере не одурачен. Затем он просмотрел список, бормоча себе под нос и постоянно кивая. – Водолюб, щавель, травка святого Джона, серый лишайник… да, все это у меня есть. – Его голос упал до неразборчивого шепота, когда он перешел к другим составляющим, по-прежнему продолжая кивать. Но внезапно аптекарь остановился, и по его лицу пробежало выражение полнейшего отвращения.

– Вот этого у меня нет и я не смогу достать это, – сказал он.

– Почему? Что это такое? – Луи наклонился вперед, чувствуя, как его грудь сжимает паника.

– Жир мертворожденного младенца, который следует вытопить и использовать для того, чтобы примешать к нему все остальное.

Луи почувствовал, как его кишки на мгновение сжались, но еще глоток вина и отчаянное положение прогнали прочь это ощущение.

– А если я достану его для тебя? Аптекарь сглотнул и покачал головой.

– Это против всех христианских законов. Если кого-нибудь из нас поймают, то вздернут на ближайшей виселице.

– Нас не поймают. Тебе нечего бояться. Я достану это средство, а тебе придется только смешать его с остальными. Весь риск падает на меня, тебе же щедро заплатят.

– Я… я не знаю.

Тогда верни мне золото, и я найду другого, который согласится.

Адам пощупал кошелек, нахмурился и заерзал. Но он просто не мог заставить себя сунуть руку внутрь и швырнуть монету обратно.

– Это не годится, – сказал он.

– Почему? – пожал плечами Луи. – Если младенец мертв, то ему не нужен жир.

– А где найти повитуху, которая согласится подвергнуть опасности и себя тоже?

– Господь небесный, человече, да ты оглянись вокруг! – развел руками Луи – Армия принца Генриха, армия Глостера и всех их союзников. Где воины, там и шлюхи, а где шлюхи, там и повитухи. Я найду. – Он протянул руку. – Ну, отдавай золото или соглашайся.

Аптекарь прикусил нижнюю губу и все-таки быстро хлопнул по ладони Луи.

– Согласен, – хрипло проговорил он – Принеси мне средство, когда достанешь его.

Он поднялся на ноги с таким видом, словно его мутило, и судорожно вытер ладонь о бедро.

Когда аптекарь ушел, снова появился Ивейн и сел за тот же столик, чтобы прикончить кувшин вина вместе со своим хозяином. Луи никогда не посвящал его в свои затеи, а Ивейн никогда не спрашивал, придерживаясь того мнения, что рассуждения по поводу приказаний не доставляют ничего, кроме хлопот и моральных проблем.

– Куда мы отсюда двинемся? – спросил он. – Ты все еще собираешься наняться к принцу Генриху?

Луи поднес чашу к губам, залил вино в рот и сглотнул.

– Завтра, – ответил он. – Сегодня я не собираюсь идти дальше ближайшей пыльной канавы, если только не предлагать принцу запах прокисшего вина. Первое впечатление самое длительное. Отправляйся, на остаток дня ты совершенно свободен.

– Тогда, если нет разницы, я останусь здесь, – по-волчьи усмехнулся Ивейн.

– Как хочешь. – Луи швырнул на стол серебряный пенни, вышел из «Русалки» и отправился бродить по самому центру Бристоля, где царила деловая суета и где не ступала его нога с тех пор как он, простой двадцатиоднолетний гарнизонный солдат, привез сюда свою невесту выбрать безделушки и всякую хозяйственную мелочь.

Боже, как давно это было. Целую жизнь назад. Целую жизнь, полную странствий и метаний. Что было бы, если бы он смог заставить себя удержать на шее жернов Уикхэма? Вознаградило бы это его довольством и еще более возросшей честью, или он возненавидел бы крепость? Скорее, последнее. Ему нравились богатство и высокое положение, но отнюдь не связанные с ними обязанности. Большую часть своей жизни он потратил на то, чтобы добиваться первых и избегать вторых.

Луи пошел к пристани, чтобы понаблюдать, как загружаются и разгружаются суда: вина из Гаскони и Бургундии, тюки ирландской шерсти и пять ирландских кобыл, а также торговая баржа, спустившаяся по реке с грузом железа из лесных кузниц. Он вдыхал острый соленый воздух, наслаждался кипением жизни, и в душе его рос необоримый гнев.

Он был частью великого потока, и вовсе не собирался оказаться выброшенным за линию прилива и гнить там из-за пожирающей его болезни.

– Ты плохо обо мне думаешь? – покосился на Кэтрин Джеффри Фитц-Мар.

– Почему?

Они сидели на скамье, обращенной к саду с травами, разбитому сбоку от жилища. Филипп Глостер пожаловал Джеффри этот дом для жилья и в придачу дал доходы с трех других домов в знак признания его заслуг.

Местечко было приятное и солнечное, защищенное от ветра. Восемь детей в возрасте от двенадцати до трех лет – среди них и дети Кэтрин – играли во фруктовом саду у ограды. С ними была изящно одетая молодая женщина с довольно простым лицом, которое, однако, украсила приятная улыбка, когда она бросила мяч одной из девочек. Прозрачно зазвенел ее счастливый смех.

– Не так много времени прошло со смерти Эдон. Ты, вероятно, считаешь, что я не уважаю ее память, раз снова женился так быстро.

Кэтрин следила, как ее маленькие сыновья мелькают между деревьями.

– Прошло три года, – проговорила она. – Твои поступки – это твое дело. И, честно говоря, я думаю, что, женившись, ты выказал настоящее уважение к ее памяти.

– Правда? – Джеффри посмотрел на нее с тревогой.

– Правда, – слегка повела рукой Кэтрин и улыбнулась. Большинству мужчин все равно, что думают другие. У большинства мужчин такая толстая шкура, что пробить ее можно только копьем, но только не у Джеффри. Может быть, именно поэтому они сдружились с Оливером. Время от времени они невыносимо раздражали друг друга, но сходство все равно оставалось – Вспомни только о годах, которые бесплодно растратил Оливер на угрызения и траур. Лучше отдать дань печали и жить дальше. Джеффри кивнул.