Лючано Де Крешенцо - Елена, любовь моя, Елена!

– Выходит, Ифигения не знала, что ее ждет смерть? – спросил взволнованный Леонтий.

– Конечно, нет, – подтвердил Гемонид, – она думала, что едет на свою свадьбу.

– …и чтобы понравиться будущему супругу, Ифигении, наверное, хотелось выглядеть еще краше, чем она была от природы, – подхватил Леонтий, все больше распаляясь от сцены, которую рисовало его воображение. – Подруги, конечно, обнимали ее и, с трудом скрывая зависть, говорили: «Ах, какая ты счастливая, какая у тебя будет замечательная свадьба!» Да и она сама, наверное, думала: «О, я, избранница богов, предназначивших мне в супруги самого сильного и самого благородного из героев!» А теперь, учитель, ответь мне, пожалуйста, можем ли мы называть «героем» человека, так обманувшего девушку?

– Ахилл не подозревал о коварном обмане, – заметил Гемонид, – а когда ему все рассказали, он просто взбеленился…

– Ну уж, взбеленился! – недоверчиво заметил Леонтий.

– …И решил освободить Ифигению силой, но она сама захотела принести себя в жертву во благо родины. Как же она была прекрасна, когда стояла на жертвеннике с распущенными по плечам длинными белокурыми волосами, ниспадавшими на ее беломраморное тело! А когда жрец распахнул на ней шафранового цвета одежды, чтобы вонзить нож ей в грудь, все воины – и отец, конечно, первый – отвели глаза. В этот момент Артемида с молниеносной быстротой похитила девушку, а на ее место положила окровавленного оленя. Есть свидетели, готовые поклясться, что они видели, как Ифигения в нежных объятиях Артемиды летела по небу, а кто-то даже утверждает, будто она теперь стала жрицей в варварской Тавриде. Правда ли все это, не скажу. Не исключено, что такой слух распустили сами ахейцы, чтобы смыть с себя пятно позора. Но, мой мальчик, перестань терзаться и подумай лучше о своем отце, ведь о нем, бедняге, мы действительно ничего не знаем. Жив ли он или уже сошел в мрачные чертоги Плутона? [9]

Всякий раз, когда кто-нибудь упоминал о Неопуле, Леонтий пытался восстановить в памяти его черты, но ему никогда это не удавалось. В голову приходили лишь второстепенные детали: высокий рост, властный голос, окладистая борода и нашейная цепь, украшенная клыками калидонского вепря.

В то утро толпа долго скандировала его имя: «Не-о-пул, Не-о-пул, Не-о-пул!»– и выкрикивала всякие добрые напутствия: «Желаем тебе стать самым знаменитым ахейцем!», «Да прославится остров Гавдос за морями!», «Пусть расположение богов сопутствует твоим судам до самой Трои!». С тех пор все вспоминали об отце, как о лучшем из смертных. Был он Неопул Честный, Неопул Мудрый, Неопул Справедливый и так далее.

Да, Леонтий совсем не знал отца. Девять лет назад тот уехал на войну, и уже почти пять лет от него не было никаких известий. Время от времени кто-нибудь возвращался с войны и рассказывал: «Его убил Деикоонт: Неопул мчался впереди всех и уже готов был одолеть стену Илиума, как пущенная жалким дарданцем стрела пронзила ему горло». «Да нет же, – возражал кто-то другой, – его убили фракийцы: он попал в устроенную ими засаду. Наш царь вступил в схватку с девятью врагами и погиб лишь потому, что один из них, подлый Пироф, похитил у него оружие и цепь, а тело бросил в бурные воды Скамандра». Но не успевали на острове приготовиться к траурной церемонии, как из Трои являлся еще какой-нибудь воин: «Стойте! Неопул жив! Его видели в Милете на одном из сорока кораблей царя карийцев Амфимаха, приковавшего его к скамье вместе с другими гребцами как жалкого раба». Единственно достоверным было то, что ни его трупа, ни оружия, ни драгоценной цепи с клыками вепря так и не нашли.

И вот теперь Леонтий направлялся в Трою, чтобы узнать правду об отце, а также потому, что за последний год жизнь его на острове Гавдос сделалась совершенно невыносимой: дядя Леонтия Антифиний, став правителем, оказался жестоким деспотом. Достаточно было кому-нибудь выразить свое несогласие с ним – даже если речь шла о сущем пустяке, – как назавтра где-нибудь на дороге находили труп этого человека. Повсюду—и в городе, и в деревне – у Антифиния были свои осведомители, а по острову он всегда передвигался под охраной десятка наемников, специально привезенных с Крита. Леонтий же, законный претендент на трон, был для Антифиния опасным конкурентом. И не удивительно, что на жизнь его уже не раз покушались. Однажды ночью во время празднеств в честь бога Диониса какой-то человек в маске сатира напал на него сзади, но Леонтию помогли спастись прохожие. Ряженого безумца схватили и отвели в тюрьму. Но он не успел даже произнести имя человека, подбившего его на преступление: Антифиний всадил в него кинжал. «Так будет с каждым, кто покусится на жизнь моего племянника!»– молвил тиран.

Мать Леонтия поняла, что жизнь сына висит на волоске, и в тот же вечер посадила его на судно, отплывавшее в Трою. «Лучше троянцы, чем родственники!»– сказала она. А для большей надежности приставила к сыну старого друга семьи, наставника и оружейных дел мастера Гемонида, чтобы тот оберегал юношу от врагов и еще пуще – от друзей. В молодости Гемонид был известным возничим колесниц и победителем многих состязаний в роще Онхест. [10]

– Гемонид, – спросил Леонтий, – это правда, что мудрый Нестор хотел взять тебя к себе возничим, а ты отказался от двадцати серебряных мин, только бы не покидать Гавдос?

– Да, правда, но тогда я был еще мальчишкой, а на острове жила девушка из Феста, которая, к величайшему моему горю, умерла в расцвете лет. Но лучше не предаваться воспоминаниям: ложе твое готово, пора тебе почивать.

– Я вовсе не хочу ложиться. Да еще в такую ночь, когда Борей унял свой гнев. Боги могут обидеться, если я не останусь под открытым небом!

– Ночь и впрямь может показаться тебе теплее материнских ладоней, но на рассвете, не сомневайся, сырость проберет тебя до костей.

Гемонид был не только наставником Леонтия, а еще его слугой, поваром, дегустатором и нянькой: каждый вечер он расстилал в трюме матрас, набитый сухими листьями, рядом с матрасом самого капитана. Впрочем, Леонтию как царскому сыну (а возможно, уже и царю – если отца его не было больше в живых) по праву принадлежало самое удобное место на судне.

Но Леонтий был демократом, ему претили кастовые привилегии. Неужели, говорил он, только потому, что я царский сын, мне надлежит спать под кровом, когда моим попутчикам, которые куда старше меня, приходится спать под открытым небом даже в непогоду?

Уж не потому ли люди так рвутся к власти, что всем хочется спать в тепле? Ради теплого местечка многие готовы убить ближнего своего. Антифиний, например, жаждал смерти Леонтия только из страха, что однажды тот захочет занять трон своего отца.

– Как, по-твоему, Гемонид, – продолжал Леонтий, – почему люди так стремятся к власти?