Лючано Де Крешенцо - Елена, любовь моя, Елена!

Между тем гости принялись оживленно обсуждать вопрос: кто прекраснее всех и вообще, что такое красота? Физический дар или дар духовный? Большинство присутствовавших высказывалось в пользу Афродиты.

– Она, конечно, глуповата, спорить не буду, – говорил один, – но что до красоты, то тут и сомнений никаких быть не может: прекраснейшая – она!

– А я за Афину! – твердил другой. – Невозможно же заниматься любовью двадцать четыре часа в сутки. Когда-нибудь и перерыв приходится делать, и тогда, естественно, возникает потребность в общении. Но о чем разговаривать с Афродитой? О благовониях? О косметике? О шелковых тряпках? С Афиной же можно говорить о чем угодно. Афина – самая умная из богинь.

– Здесь ума не требуется, – возражал третий. – На яблоке что написано? Там написано: «прекраснейшей», а не «умнейшей». И потому яблоко должно быть вручено самой красивой. Остается только решить, какая из наших богинь действительно красивее всех. По мне, так Афродита слишком уж худа: признаться, я предпочел бы ей лилейнорукую Геру. Она… ну, как бы это сказать… вся такая пышная, такая цветущая, в общем, женщина что надо.

По выражению лица Зевса было заметно, что он не знает, как выйти из тупика, в который загнала его богиня раздоров. Не осмеливаясь обернуться, он затылком чувствовал грозный взгляд жены.

– Не встревай в это дело, – шепнула ему на ухо Фемида, – поручи его какому-нибудь смертному: пусть все неприятности падут на его голову.

Совет ее пришелся как нельзя более кстати: царь богов поднялся с трона и, кашлянув, чтобы прочистить горло, изрек:

– Дорогие мои богини, я старею и в женщинах стал разбираться хуже. На мой взгляд, вы все одинаково красивы, и мне хотелось бы иметь не одно, а тысячу золотых яблок, чтобы одарить каждую, как вы того и заслуживаете. Но три из вас, по-моему, все же превосходят по красоте всех остальных. Это Гера, Афина и Афродита. Теперь мне надо сделать окончательный выбор и установить, кто из названных богинь – прекраснейшая. Но, поскольку я – муж первой из них и отец второй и третьей, меня могут упрекнуть в необъективности, и потому я решил призвать в судьи кого-нибудь со стороны, то есть не из нашего круга. Скажем, одного из смертных.

Гости за столами возроптали. Каждый задавался вопросом: может ли смертный судить богинь? И что должен будет испытать этот бедняга, когда перед ним вдруг предстанут три богини с Олимпа? Не ослепнет ли он от такого блеска?

Чтобы восстановить тишину и продолжить выступление, Зевсу пришлось дважды стукнуть своим скипетром по столу.

– Умолкните вы, боги, – воскликнул он, – и выслушайте мою волю. Избранного мною смертного зовут Парисом. Это один из сыновей Приама и Гекубы. Он еще не знает, что в его жилах течет царская кровь, и считает себя жалким пастухом. Живет Парис на горе Иде – там, на другом берегу моря. Завтра Гермес покажет ему богинь, и пусть он решит, которая из них достойна яблока. А теперь выпьем за здоровье молодых!

в начале которой рассказывается о страшном сне, привидившемся царице Трои Гекубе, а также о суде Париса и похищении Елены.

«Кто на Олимпе прекраснейшая, пусть решает Парис, сын Приама», – изрек Зевс. С этого момента на троянцев и посыпались беды. Но начнем все с начала, с рождения Париса.

Троя была небольшим, но могущественным городом, раскинувшимся на горе вблизи Геллеспонта, ныне Дарданелл. Из-за того, что пролив, соединяющий Эгейское море с Мраморным, в этом месте резко сужается, всем, кто проплывал по нему на Восток, приходилось держаться крутого троянского берега, за что троянцы, естественно, претендовали на плату. [14]

Тот, кто пытался проплыть мимо Трои тайком, на большой скорости или под прикрытием темноты, обязательно подвергался нападению, и весь товар у него отбирали. Для этого у Приама был десяток быстроходных судов, которые, словно ястребы, набрасывались на жертву из-за мыса Сигей и наказывали тех, кто старался проскочить незамеченным. Тут и подумаешь: а может, вовсе и не из-за золотого яблока Эриды ахейцы объявили войну троянцам?

Сегодня археологами установлено, что разрушенных и спаленных городов под названием Троя было не меньше десятка. Мы с вами займемся седьмым по счету, [15]а именно той Троей, где царствовали Приам и Гекуба, [16]а население было смешанным, состоявшим из троянцев, илийцев и дарданцев.

У Приама и Гекубы было с полсотни сыновей и дочерей. Гимназистом я всегда думал: интересно, что творилось у них дома во время обеда, когда вся эта орава собиралась за столом? Детки поднимали галдеж, а папочка требовал отчета у мамы:

– Слушай, Гекуба, сколько их у нас?

– Полсотни.

– Ну, что ж… Только больше не надо! Понятно, что все они не могли быть детьми одной матери хотя бы потому, что у бедняги просто физически не хватило бы времени нарожать их столько. Если верить Гомеру, Гекуба произвела на свет лишь девятнадцать отпрысков (из них наиболее известны Гектор, Деифоб, Кассандра, Полидор, Троил, Парис и Поликсена), кроме того, у Приама был самый старший сын от умершей Арисбы – Эсак и еще тридцать детей «второго сорта», рожденных ему наложницами и случайными женщинами. Говорили, что Эсак унаследовал от деда по материнской линии способность предсказывать будущее. У него нередко случались также припадки эпилепсии, из-за чего его считали буйным помешанным.

Однажды ночью Гекуба проснулась вся в холодном поту. Ей приснился страшный сон.

– Приам…

– …?

– Приам…

– Ну что тебе? – пробормотал, просыпаясь, царь Трои.

– Приам, я видела сон.

– Какой сон?

– Ужасный!

– Ладно, утром расскажешь.

– Нет, я хочу рассказать сейчас же! – настаивала Гекуба. – Он такой жуткий, что до утра мне не дотерпеть.

– А который час? – спросил Приам в тщетной надежде отвлечь ее внимание.

– Послушай, лежу я в постели со схватками, – продолжала Гекуба взволнованно, – а рядом стоят повитуха и самые близкие няньки. Время идет, схватки становятся все нестерпимее, все мучительнее, но почему-то они не такие, как обычно… а совсем другие.

– Как это понять – другие?

– Ну такие, – пояснила Гекуба, – как если бы у меня внутри ворочались раскаленные головешки. Потом вдруг мой живот разверзся, и из него вывалилась груда пылающих поленьев, в которых кишели змеи. Несколько искр упало на пол, и огонь стал лизать стены. Тут я увидела, как сторукая эриния подхватила пламя и разнесла его по всему городу, и леса вокруг горы Иды запылали, словно огромный факел.

В те времена увидеть во сне эриний считалось дурным предзнаменованием: по традиции, эриний изображали с песьими головами, с крыльями, как у летучих мышей, со змеевидными волосами и с хлыстом в правой руке. Звали их: Мегера, Алекто и Писифона, то есть Злоба, Безумие и Месть. Главным занятием эриний было пробуждать совесть у убийц. [17]Добившись их раскаяния, чудовища превращались в прекрасных эвменид.