Хелен Холстед - Гордость и предубеждение-2

Джорджиана засмеялась, и ей никак не удавалось унять смех.

Генри покраснел.

— Ты, наверное, думаешь, что я законченный идиот.

— Нет, Генри, не ты. Только не ты.

Китти почти все время спала и лишь ненадолго открывала глаза, когда кашляла. В полночь она проснулась.

— Лиззи, — едва слышно позвала она.

— Да, моя хорошая.

— Моим самым заветным желанием было походить на тебя, Лиззи… — В груди у Кити все заклокотало, когда она попыталась вдохнуть глоток воздуха. — Ну разве я не глупая девчонка?

Ее слова вызвали глубокую болезненную нежность в душе Элизабет, нежность, подобную саднящей ране.

— Я всегда любила тебя, Китти, хотя и не говорила об этом, — прошептала Элизабет.

Китти улыбнулась.

— Ты йубишь меня, Йыззи? — задыхаясь, проговорила она. Дребезжащие судорожные звуки вырывались из ее горла. Элизабет испуганно смотрела на сестру, почти оцепенев от ужаса.

— Неужели… ты забыла?

Тут только Элизабет поняла, что Китти смеялась. Смеялась над семейным воспоминанием о том, как трехлетней малышкой, не выговаривавшей букву «л», она повсюду, как хвостик, ковыляла за сестрой, в которой души не чаяла. Теперь глаза той малышки, огромные на исхудавшем личике, молили о знакомом ответе.

— Ох уж… я тоже тебя люблю. — Элизабет с трудом представила себя тогдашнюю. «Как же я прошла мимо такой любви?!» — подумала она.

Китти снова улыбнулась и закрыла глаза.

Всю ночь она тщетно боролась с удушьем. Лекарь время от времени погружался в дремоту, но усталость не брала Элизабет. С другой стороны кровати сидел Эдвард, погрузившись в молчание, готовый в любой момент прийти на помощь.

К утру Китти распахнула глаза. Элизабет отчаянно пыталась поймать ее блуждающий взгляд. Китти, по-видимому, изо всех сил старалась пробиться сквозь пелену, заслонявшую склоненное над ней лицо.

— Эдвард, — прошептала она.

— Я здесь, Китти, любимая, — откликнулся мистер Тернер.

— Эдвард, я заставила тебя пообещать…

— Я всегда останусь верен тебе.

— Нет, Эдвард. — Китти посмотрела на него проясневшим взглядом. — Я освобождаю тебя.

Он заглянул в глаза своей любимой девочки. В этот миг на него смотрела женщина, которую ему так и не суждено было узнать.

Он опустился на колени, сжал ее руки:

— Не оставляй меня, Китти, прошу тебя.

Она прижала свою тоненькую ручку к его лицу.

— Благодарю тебя, Эдвард. — Он хотел что-то спросить, но губы не слушались его. — Ты, только ты… дал мне узнать… свою… значимость… в этом… мире.

Элизабет закрыла лицо руками.

Китти спала. Тишина между судорожными вздохами казалась бесконечной.

Ее глаза открылись еще раз. Элизабет не осмелилась посмотреть на Эдварда. Ее сестра, казалось, уже вглядывалась в иной мир. Китти снова закрыла глаза. Из ее горла вырвался последний хрип, и все замерло.

Элизабет с Эдвардом долго сидели, погрузившись в молчание, пока не вошла Уилкинс и не увела Элизабет. Она раздела свою госпожу и распустила ей волосы. Элизабет закрыла уши руками, чтобы не слышать ужасных рыданий Эдварда. Она легла на кровать, подумав, что никогда больше не уснет, и мгновенно провалилась в сон.

Она проснулась еще перед рассветом и пролежала до прихода Уилкинс. Ее сковала невыносимая усталость, но заснуть она больше не смогла. Они сели завтракать с Эдвардом, который, похоже, не спал всю ночь. У Элизабет так свело горло, что она не могла есть. Она сделала несколько глотков чая.

— Я боюсь оставлять вас, Эдвард.

— Не переживайте за меня. Со мной мама, а в полдень я жду Бингли. Я получил письмо из Рашли.

— Никто лучше Джейн не поможет вам. Мистер Дарси прислал за мной карету?

— Ваш кучер говорит, что он выехал из Пемберли с первыми лучами. Лошади достаточно отдохнут еще до полудня, если вы хотите ехать до ленча.

— Что ж, попрощаемся. — В первый и последний раз она поцеловала своего зятя в щеку.

Уилкинс села с Элизабет в карету. Ей хотелось чем-нибудь помочь своей госпоже, но Элизабет, казалось, вообще не замечала никого рядом.

Элизабет не плакала с того момента, как узнала о болезни Китти. Она смотрела из окна кареты на поля, дома фермеров, мельницы, пустоши. Все вокруг перестало быть узнаваемым. «Все стало каким-то чужим, — думала она. Они подъехали к воротам поместья. — Нет. Это я стала чужая. Пемберли теперь никогда не будет настолько дорог мне. Это не настоящий мой дом, поскольку меня больше не любит и не уважает его хозяин».

С вершины холма, где дорога огибала дом, она увидела озеро. На противоположном берегу можно было разглядеть Джорджиану и ее кузена. Они тоже заметили карету и приветственно помахали ей. Элизабет подняла руку в ответ и отвернулась.

Она поднялась по лестнице и вошла в дом. Миссис Рейнольдс, вышедшая встретить ее, высказала свои соболезнования. Элизабет с трудом вникала в смысл ее слов.

— Хозяин занят с управляющим, мадам. Мне послать за ним?

Элизабет уже не слушала ее. Она поднималась по лестнице в свою гардеробную. Одно за другим тихо закрывались жалюзи на окнах.

Когда Уилкинс помогла ей переодеться в ночную рубашку, она сказала:

— Уилкинс, не возитесь с моим платьем, оставьте как есть. Вам самой нужен отдых.

Оставшись одна, она открыла дверь в свою спальню. Свет, проникавший сквозь щель между занавесками, разрезал холодную пустоту комнаты, падая на нетронутое покрывало на кровати. Элизабет всплакнула. Конечно же, он даже не заходил к ней в спальню. И холодный шелк простыней не даст ей утешения. Она подошла к двери в его комнату. Фицуильям спал эти дни у себя, она знала. Она ляжет у него. Его простыни еще помнят его тепло, его запах. Элизабет решила, что если дверь заперта, она откажется от надежды. Дрожащей рукой она взялась за ручку, та легко повернулась, и дверь распахнулась.

Она услышала его шаги позади себя.

— Мне уйти? — Она развернулась, на секунду прислонилась к косяку, сделала шаг к своей кровати и споткнулась.

Фицуильям подхватил ее, не дав упасть. Она вздохнула и прижалась к нему.

— Ну зачем ты так старался украсть мое сердце, чтобы потом отвергнуть меня? Зачем был так настойчив? — прошептала Элизабет. — Я полюбила тебя всей душой… а ты…

Она жалобно застонала, когда он поднял ее на руки. Она почувствовала его тепло и прижалась щекой к его плечу.

— Прекрасная моя Элизабет, ну почему ты никогда не говорила мне этого?

Она хотела возразить, сказать: «Я говорила, говорила», но это было бы неправдой. Она всегда позволяла ему сомневаться в силе ее любви.

— Я боялась.

— Я слишком нудный и неинтересный, чтобы тебе опасаться потерять мою привязанность. Моя любовь к тебе безгранична.

— Невыносимо нудный, что есть, то есть, — выдохнула Элизабет, глядя на него с упоительной нежностью, и поцеловала.