Сьюзен Кэррол - Серебряная ведьма

Мартин сглотнул. Не могло быть двух одинаковых женщин, так подходивших под это описание.

– А глаза у нее… они такие темные. Пустые.

– Потому что она слепа?

Кэрол удивленно посмотрела на него:

– Откуда вы знаете, месье?

От самых страшных догадок у Мартина дрогнуло сердце.

– Полагаю, что однажды мне довелось встретиться с этой женщиной… с Серебряной розой.

Кэрол беспокойно заерзала от его слов. Она долго смотрела на свои руки, перед тем как ответить.

– Госпожа – злодейка. Именно она руководит тайным обществом, и за всеми злыми делами стоит она. Но она не Серебряная роза. Это… это Мэгги.

– Мэгги? – растерянно переспросил Мартин.

– Она не злая. – Кэрол снова серьезно взглянула на него. – Мэгги не злая. Совсем не злая. Но ей не повезло быть дочерью этой ужасной ведьмы.

– Дочерью? У этой ведьмы есть дочь? – Мартин почувствовал, что побледнел. – Сколько лет девочке?

– Мэгги девять лет, скоро будет десять.

Мартин облизал пересохшие губы:

– А… кто отец ребенка?

– Никто не знает, кто он, месье. Но хозяйка такая жестокая, она всегда говорит Мэгги, что ее отец – дьявол.

Потрясенный известием, Мартин вынужден был отойти к окну, чтобы скрыть от Кэрол выражение своего лица. Отец ребенка дьявол? Ему самому хотелось так думать. Но объяснение было гораздо хуже.

Серебряной розой была дочь Кассандры Лассель, но, к его ужасу, это была и его дочь.

В стойле, где Мири и Симон внимательно наблюдали за Элли, тени стали медленно расти. Люди ждали каких-нибудь изменений. Неспособная больше стоять, Элли лежала на боку, вытянув голову в сторону Симона, полузакрыв глаза и тяжело дыша.

После того как Мири ввела противоядие, Симон постарался успокоить Элли, но отвернулся, чтобы не видеть, как Мири вонзила шприц в шею Элли и ввела то, что, как она надеялась, могло спасти лошадь. Теперь оставалось только ждать, надеяться и молиться.

Казалось, что Элли раздражали посторонние звуки, и они вывели из конюшни всех остальных животных. Особенно трудно было не пускать Ива и Жака. Но мальчику было гораздо спокойнее в доме с матерью. События оказались для него слишком тяжелыми, а Элли требовался покой.

Поглаживая нос Элли, Симон обратился к Мири:

– Ты знаешь, Элли стала моей лошадью случайно. Один купец хотел купить ее для своей дочери кататься. У Элли была бы прекрасная легкая жизнь в красивой конюшне, занималась бы только прогулками. Но в тот день я оказался на месте раньше, предложив коннозаводчику за нее больше всех. – Он погладил ее снова. – Элли жилось бы гораздо спокойнее.

– Нет, не спокойнее, – сказала Мири. – Она была бы обычной игрушкой девочки, просто забавой, но не имела бы для нее такого значения, как для тебя. Элли любит тебя, Симон. Она хочет быть именно с тобой. Она была бы согласна на короткую жизнь с тобой, чем на долгие годы в самой лучшей…

Мири замолчала, не понимая, о ком она говорит – о себе или о лошади. Она протянула руку, чтобы погладить шею Элли, посылая ей свои мысли.

«Пожалуйста, Элли. Ты можешь справиться. Борись за свою жизнь».

Смутные мысли лошади дошли до нее: «Как я устала… устала…»

«Нет, ты можешь. Борись за свою жизнь. Ты не должна умереть. Пожалуйста. Ты должна выжить ради него. Ты нужна ему».

Глядя на нее, Симон сильно сжал руки и прошептал:

– Не надо было соглашаться на это. Мири, ничего не помогает, мы только зря мучаем ее.

Мири начала уже приходить в отчаяние, но поняла, что успех лечения имеет гораздо большее значение, чем только спасение жизни Элли. Симон, отравленный учением ле Виза, верил, что магия есть зло, и Мири поняла, что сражается не только за жизнь Элли, но за душу Симона Аристида.

Продолжая гладить лошадь, она попыталась довести до нее свои мысли и волю. «Элли, пожалуйста, ты должна постараться. Ты нужна ему. Не представляешь, как ты ему нужна».

Было ли это ее воображение или глаз лошади действительно дрогнул и открылся, уставившись на нее темной бездной, влажной и чистой? Элли попыталась поднять голову, поначалу немного неуклюже. Симон затаил дыхание. Лошадь тихонько заржала, потом медленно повернулась, поджав под себя ноги. Пошатываясь, она поднялась на ноги.

Стоя на коленях, Мири зажала руками рот не в состоянии говорить, глядя, как Симон тоже встал на ноги с выражением недоумения, страха и удивления на лице. В следующий миг он обхватил лошадь за шею, залившись слезами. Он гладил ее, сквозь слезы глядя на Мири, отчаянно стараясь сдержать эмоции.

– Спасибо, – произнес он хрипло.

Мири задержалась в конюшне, отдавая последние указания Жаку, как следить за Элли ночью. Казалось, что лошади становится все лучше с каждой минутой, и теперь Мири на всякий случай говорила Жаку, чтобы он немедленно отыскал ее, если у Элли возникнут какие-то осложнения. Потом она отправилась искать Симона. Как только он понял, что с Элли все в порядке, то сразу исчез. Теперь, когда кризис миновал, она испугалась, что он вернулся к Кэрол, чтобы допросить ее. Мири верила, что его гнев прошел, но решила заступиться за напуганную девушку, если понадобится.

Выйдя из конюшни, она с удивлением увидела, что Симон сидит на деревянной скамейке у пруда, следя за последними лучами солнца, скользившими по водной ряби.

Она осторожно подошла к нему, чувствуя, что он здесь по той же причине, что и она прошлой ночью, что Симон тоже ищет здесь гармонии с самим собой. Он мог и не верить, но у них много общего.

Когда она подошла, он совсем не был похож на человека, ищущего покоя, и пристально глядел на инструмент, который едва не убил Элли и спас ее.

Увидев Мири, он осторожно положил шприц с краю и пристально взглянул на нее.

– Элли поправляется?

– Она в полном порядке. Кстати, от всего этого она проголодалась. Кажется, она пытается очаровать Жака, чтобы получить добавку овса.

Симон улыбнулся:

– Это она умеет.

Мири села рядом с ним на скамейку и протянула руку, чтобы убрать с его лица прядь волос.

– Теперь мне гораздо важнее знать, как себя чувствует хозяин Элли.

Он состроил гримасу.

– Не очень. Пытался кое в чем разобраться, понять… ну, в общем, всю свою жизнь. Давным-давно, когда ле Виз приехал в нашу деревню и спас меня, я на самом деле не был ему благодарен. Я действительно хотел умереть. Очень хотел умереть. Не мог понять, почему из всей семьи и деревни выжил только я. Ле Виз сказал, что я выжил для того, чтобы бороться со злом, с теми, кто уничтожил мою семью, чтобы другие не страдали от такой же судьбы. Многие годы эта вера управляла моей жизнью. Но теперь я не уверен, Мири. Теперь я ни в чем не уверен – что делал, что думал, что понимал. Мне даже кажется, что вся моя жизнь – одна большая ошибка.