Нэнси Като - Все реки текут

– Как в Ветхом Завете!

– Да, Алисия за крепкие семьи и считает, что Джеми нужен отец. Кроме того, она очень любит мальчика и боится, что Сесили может снова выйти замуж и забрать его.

– Так вот что имела в виду мисс Дженет!

– Когда?

– О, сто лет назад, когда я была больна. Но я же и собиралась поговорить с тобой о Джеми и его матери.

Дели рассказала ему то, о чем ее просила мисс Баретт, и он пообещал поговорить со своей невесткой, хотя предупредил, что едва ли она согласится отпустить Джеми в школу-интернат.

– Конечно, если… если у нее не появится еще какой-нибудь интерес в жизни. Ей действительно нужен муж, и я чувствую, мне придется заняться сватовством.

– Если ты сам на ней не женишься, – сказала Дели, почувствовав укол ревности.

– Напрасные опасения. Да и вряд ли она этого хочет. Немного погодя Дели встала и посмотрела висевшие на стенах картины: одна – репродукция Боттичелли «Прима-вера» и две его собственные: озеро на закате, написанная в импрессионистской манере, – спокойная водная гладь, расцвеченная яркими цветными бликами; и восход солнца над широкой излучиной реки, темные камыши на заднем плане и низкие розовеющие берега на среднем.

– Излучина Гулуа, вверх по течению, за Хиндмаршским островом, – сказал он. Дели вгляделась внимательнее.

– Я никогда не была в Гулуа, но непременно туда доберусь. И тогда буду знать всю реку – от Мойринских озер до устья.

– Не совсем до устья, но достаточно близко к нему.

– Какой широкой, какой мирной становится река в нижнем течении.

– Это потому, что она стареет. Но – к черту разговоры. В постель, быстро в постель!

Когда Дели наконец встала и направилась в свою комнату, она почувствовала, как сильно изменилась: то же, наверное, ощущает бабочка, только что сбросившая с себя старую высохшую оболочку и расправившая дрожащие крылышки навстречу свету и теплу любви.

Но когда дверь комнаты Аластера закрылась за ней, она оледенела. По коридору, неся зажженную свечу, кто-то двигался: свалявшиеся завитки пегих волос над полукружьями бровей, широко расставленные серые глаза, внушительный нос с глубоко вырезанными ноздрями – мисс Рибурн!

Дели отдернула руку от разрисованной круглой китайской ручки и поспешила прочь от изобличающей ее двери. Из всех живущих под этой крышей мисс Алисия Рибурн была последней, с кем она хотела бы поделиться своим секретом.

Когда они оказались на одной прямой, щеки Дели запылали: не может быть, чтобы мисс Рибурн ее не видела! Затем она заметила в тетке Аластера что-то странное. Она шла медленной, нетвердой походкой, небрежно держа подсвечник – горячий воск капал на ковер, оставляя на нем хвост жирных пятен.

Это было так непохоже на ее обычную аккуратность, что Дели удивленно взглянула на нее, а взглянув, удивилась еще больше: ее нос и щеки полыхали ярким румянцем, в другой руке она несла бутылку бренди.

– Вот вышла, чтобы раздобыть че-нибудь, – пробормотала мисс Рибурн с пьяным достоинством. – Я всегда… всегда держу че-нибудь в своей комнате… для медицинских целей. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – выдохнула Дели. Она бы ни за что в это не поверила, если бы не увидела собственными глазами. Можно еще было допустить, что пьет тайком миссис Генри, но мисс Рибурн!.. Непогрешимая, самоуверенная мисс Рибурн…

Утром Дели внимательно смотрела на нее, ища следы ночного пьянства, но ничего не заметила – у нее даже руки не дрожали, – и Дели начала сомневаться, уж не приснилось ли ей это. Мисс Рибурн со своей стороны, казалось, не обратила внимания на их встречу в ранний утренний час или совершенно о ней забыла.

После завтрака Аластер позвал миссис Генри Рибурн к себе в студию, откуда она появилась с пылающими щеками и следами слез на глазах; бросив злобный взгляд в сторону мисс Баретт, она направилась в свою комнату.

За обедом Дели снова следила за мисс Рибурн и заметила, что она выпила на несколько стаканов вина больше, чем Аластер, и что ее нос и щеки прорезаны сетью маленьких красных прожилок; но она держалась, как всегда, решительно и уверенно. Из этого Дели заключила, что она привыкла к значительному количеству алкоголя и, по-видимому, прикончила у себя в комнате изрядное количество бренди, Чтобы достичь того состояния, в котором она ее увидела.

Но если бренди исчезало из домашних запасов в таких количествах, Аластер должен был это заметить; хотя, если его тетка сама вела хозяйство, она могла выписывать дополнительное количество бутылок, обозначая их, скажем, как уксус или даже лекарство. Следует ли ей предупредить Аластера? Дели не была в этом уверена: несмотря на их физическую и духовную близость, она чувствовала себя в стороне от его повседневной жизни, его дел, отношений с домашними. Она заметила его удивление, когда заговорила о миссис Генри и детях; но тогда она выполняла просьбу ее старого друга, мисс Баретт. А в это глубоко семейное дело вмешиваться ей не хотелось.

Если мисс Рибурн допьется до белой горячки, он сам обо всем узнает, если нет – это ее собственное дело. Дели решила никому ничего не говорить; больше она в таком состоянии мисс Рибурн не видела.

Аластер стал теперь центром ее вселенной, солнцем, вокруг которого вращались ее мысли и чувства. Едва он появлялся в комнате, пусть даже там были другие люди, как радость и удовлетворение охватывали все ее существо. Когда его черные глаза на мгновение ласково останавливались на ней, ей казалось, что она лежит в его крепких объятиях. Ей была невыносима мысль о том, что настанет момент ее возвращения на пароход.

В последний вечер они гуляли по берегу озера, пока не взошла луна. В лунном свете она видела его бледное, страдающее лицо, рот, искаженный горестной гримасой. Впервые он не находил слов, они простились крепким отчаянным объятием у порога дома и разошлись по своим комнатам.

В последнюю ночь Дели захотела, чтобы он любил ее вне стен дома, под звездами. Они лежали на песчаном берегу на ложе из камыша, и, глядя на летние созвездия, разбросанные по небу, она рассеянно думала об Адаме, Брентоне, о Келвине, которого почти забыла, и о первом ребенке – мальчике, рожденном на берегу реки под этими же звездами. Непостижимым, таинственным образом все прожитое слилось сейчас в единый поток, и этот поток был ее жизнью. Здесь, рядом с тихими водами, она чувствовала, как входят в нее любовь и покой, словно звездный свет, струящийся в озеро.

Тедди Эдвардс изменился, он снова был главным на «Филадельфии», хотя в рулевой рубке всегда должен был находиться кто-то еще, чтобы помогать ему со штурвалом на опасных поворотах. Но именно он выбирал фарватер и принимал решения – срезать ли путь или идти в обход руслом старой реки.