Александр Вельтман - Приключения, почерпнутые из моря житейского. Саломея

Только что Филат уселся на козлы, а Иван Данилович занес ногу на подножку брички, вдруг бежит дворовый человек сломя голову.

— Стой! стой!

— Что такое?

— Сделайте милость, сударь, пожалуйте в дом. Барин приказал просить вас Христом богом: госпожа заболела.

— Да, братец… видишь, — сказал Иван Данилович.

— Сделайте милость, хоть на минутку! Уж там не моя будет вина, как вы сами откажетесь.

— Ах ты, господи! — проговорил Иван Данилович с досадой.

— Что ж делать, душа моя! — сказала Марья Ивановна, — нельзя же, люди помощи просят.

— Уж конечно, — пробормотал с досадой и Филат, — как поймали за хвост, так не уйдешь!

— Ну, нечего делать, схожу на минуту, — сказал Иван Данилович.

Навстречу ему другой посланец, третий, наконец сам Чаров.

— Сделайте одолжение, помогите жене моей, — сказал он, взяв руку Ивана Даниловича и ведя его в покой, где Саломея лежала в постели и стонала.

— Ernestine!.. вот доктор.

Иван Данилович посмотрел на нее, взял руку, считает биение пульса, качнул головой. Чаров испугался. «Пустяки!» — думает Иван Данилович.

— Сделайте милость, помогите, я вам буду благодарен по гроб.

— Я принесу лекарства из своей аптечки, это ничего, пройдет, — сказал Иван Данилович.

Нечего делать, надо было вытаскивать из брички чемодан, из чемодана аптечку, из аптечки пузырек.

— Подожди, душа моя, я сейчас, — сказал Иван Данилович жене, — между тем уложите опять все в бричку.

— Да, сейчас! — сказал Филат, — что у барыни-то, верно, спазмы?

— Спазмы.

— Ну, будет такой же час, как у полковницы.

Филат отгадал. Капли поуспокоили чуть-чуть Саломею; но Чаров решительно сказал Ивану Даниловичу, что он его не пустит, покуда жена его не почувствует себя вполне здоровою, и тут же, что называется, с оника дал ему сто рублей серебром. Иван Данилович не из денег, но по доброте сердца и по пиленной просьбе дал слово остаться еще на день, уверяя, что это пройдет само собою . Но когда Иван Данилович возвратился на квартиру, объявил жене, что остается до завтра, вынул из кармана ассигнацию и развернул — Машенька ахнула, а он остолбенел.

Деньги… но кто не знает, что только дай деньги в руку, воображение тотчас же начинает писать бюджет необходимых расходов и так займется этим делом, что все забыто.

Филат повесил голову.

— Что ж, сударь, кушать, что ли, готовить? — спросил он Ивана Даниловича поутру, когда тот торопился навестить вольную.

— Нет, нет, мы поедем сейчас же! — отвечал Иван Данилович, уходя.

— Да! поедем! Барыньке-то голодом просидеть, покуда поедем?

И он начал готовить суп из той самой курицы, которая высидела болтунов.

— Что, как чувствует себя ваша супруга?

— Не совсем еще… вот не угодно ли войти.

— Что, сударыня?

— Скажите ему, что спазмы утихли… но вот здесь болит, — отвечала Саломея по-французски, указывая на бок. — И голова очень дурна.

«Хм! придется составить микстурку…» — подумал Иван Данилович. — Я пришлю вам микстурку, так извольте давать через час по ложке, и все пройдет; а уж меня извините, мне, ей-богу, надо ехать.

— Нет, как вам угодно, я вас убедительно прошу пожертвовать мне несколькими днями, — сказал Чаров.

— Он хочет ехать? — спросила Саломея, — пожалуйста, не отпускай, я здесь умру без помощи… Я чувствую страшное расслабление.

— Я ни за что не пущу его, — отвечал Чаров и уговорил Ивана Даниловича остаться еще на день, потом еще на день.

— Да помилуйте, я не могу, — сказал, наконец, решительно Иван Данилович, — я служу, остался здесь без отпуска, мне надо непременно ехать.

— Ска-а-тина! — сказал по привычке Чаров, но про себя. — Послушайте, Иван Данилович, угодно вам будет принять мое предложение?

— Какое?

— Быть медиком при моих именьях, с двумя тысячами рублей жалованья. Квартира здесь в доме, во флигеле, экипаж, прислуга, провизия и, наконец, все, что вам угодно?

Иван Данилович задрожал от неожиданного счастья. Прослужив определенный срок в полку, он давно уже рассуждал с женой о затруднениях походной жизни с семейством и желал получить какое-нибудь оседлое местечко с хорошим жалованьем.

— Я поговорю с женой, — сказал он Чарову и тотчас же побежал на квартиру, и вместо всех разговоров и совещаний крикнул: — Маша! Я выхожу в отставку.

Марья Ивановна побледнела, не понимая, что это значит.

— Поздравь, душа моя, и меня и себя: две тысячи рублей жалованья, квартира, прислуга, экипаж, провизия!..

Марья Ивановна всплеснула руками от радости. Он рассказал ей о сделанном предложении, и туг же вместе сочинили они счастливую свою будущность; решили, и Иван Данилович пошел в дом, объявил Чарову, что он согласен и тотчас же подаст в отставку.

— Очень рад, — сказал Чаров.

Филат, готовя кушанье в задней избе, ничего не знал и не ведал об этом решении.

— Филат! Филат! — закричала Марья Ивановна, когда он пришел накрывать на стол, — знаешь ли что?

— Что, сударыня?

— Ведь мы остаемся здесь.

— Как?

— Иван Данилович выходит в отставку.

— Владыко ты мой, царь небесный! что это он вздумал?

— Да как же, — продолжала Марья Ивановна, — он будет медиком при этом именье, будет получать две тысячи в год жалованья, квартиру, экипаж, прислугу…

— Ооо! Господи ты мой! — завопил: Филат, хлопнув тарелку об землю.

— Что это ты, Филат, бог с тобой! — вскрикнула Марья Ивановна, вздрогнув, — ты испугал Леночку.

— Ничего, — отвечал Филат, выходя из комнаты.

Вышел он, остановился посреди двора и зарыдал. Это были первые слезы Филата после того, как ему забрили лоб. Солдатская душа даром не плачет.

Выплакался, постоял на месте, задумавшись, вздохнул, пошел, споткнулся на камень… — пьфу!.. — да как схватит его, хлоп об стену…

— Собака проклятая!

Снова вздохнул и побрел на кухню. Но тут словно как запретили ему заботиться обо всем, словно как не его уж дело быть кухмистером , чумичкой, прачкой, слугой. Постоял, постоял — пошел к воротам, сел на завалинку.

Вот Иван Данилович торопится что-то домой.

Филат и не думает вставать перед ним.

— Филат! — кричит издали Иван Данилович. Филат не отвечает.

— Филат! — повторяет Иван Данилович, озабоченный каким-то душевным довольствием, — собирай сейчас все, да переносить в дом… там покажут тебе комнаты…

— А обедать-то когда? — спросил Филат, вставая.

— Не нужно, там будет у нас и стол поварской.

— Иван Данилович! — проговорил Филат упрекающим голосом и качая головой.

— Ну?

— Иван Данилович! Бог с вами! Что вы делаете?

Как ни крепился Филат, а слезы брызнули, и он, закрыв лицо руками, зарыдал.

Иван Данилович как будто вдруг очнулся от очарования, понял упрек, остановился, смотрит на Филата, задумался.