Ланс Хорнер - Хозяйка Фалкохерста

Оба долго внимали звукам ночи и хранили молчание. Лукреции Борджиа хотелось очень многое ему сказать, но она не знала, с чего начать. Наконец она прошептала:

– Ты сказал, что я тебе нравлюсь? Что ты нашел в такой толстухе, как я? Я не хорошенькая и уже не очень молодая. Но все равно еще могу подарить хозяину парочку близнецов и даже уйму малышей, если он позволит мне спать с мужчиной, который для этого годится.

– Нравишься, – прошептал он в ответ. – Да, ты мне нравишься, Лукреция Борджиа. Ты такая большая! – Он залез ей под платье и сдавил ее огромную грудь в форме дынь. Пальцы стали играть с ее крупным, твердым соском. – В стране моего отца мужчины любят больших женщин. Мужчине нужна настоящая женщина, а не тонкая девочка. Поэтому мы хорошо кормим наших женщин. Мы заставляем их много есть. Чем женщина толще, тем красивее. Мужчинам из племени моего отца положено быть стройными, сильными наездниками, а женщинам – большими и толстыми. По-нашему, это и есть красота.

– Вот это да! – Она прижалась к нему. – Я очень рада, что я толстая, раз тебе это нравится. Хотя на самом деле я не такая уж жирная. Груди у меня здоровенные, задница тоже, зато у меня нет пуза. Чего нет, того нет. Слишком много я работаю, чтобы отрастить жирное брюхо.

Он отпустил ее грудь и наклонился, чтобы поцеловать.

– Ты мне нравишься.

– И ты мне нравишься, Омар. Придет день, и мы будем вместе. Я знаю, что тебе хочется сделать это прямо сейчас, но теперь не время, уж поверь мне. Я чувствую, до чего тебе невтерпеж, но масса Максвелл очень строгий. Он велел мне отвести тебя к Квини, и точка. Мне приказано проводить тебя в хижину Лейлы и тотчас вернуться, иначе он устроит мне взбучку.

Она оттолкнула его и застегнула платье.

Подождав, пока он приведет в порядок свои штаны, она взяла его за руку. Во всех хижинах, кроме одной, было темно. Свечи были роскошью, которую рабы могли позволить себе только изредка, и приберегались для особых случаев. К тому же свечи были им как-то ни к чему: читать они не умели, никакие иные их дела не требовали освещения. В порядке вечернего развлечения они просто просиживали перед хижинами на скамеечках или прогуливались по пыльной улице, заглядывая к приятелям, чтобы поболтать, а то и попеть вместе. Все скамеечки перед хижинами были заняты, многие мужчины сидели прямо на земле.

Наступило время, свободное от трудов, когда можно было расслабиться, прийти в себя. Сейчас никто не говорил им, что и как делать. Белые не стояли над душой. Здесь образовался некий маленький пятачок свободы. Когда наступала пора отправляться на боковую, все делали это с радостью, так как каждого ждали жаркие объятия. Видимо, именно по этой, нежели по иным, причине спать в невольничьем поселке ложились рано. У рабов оставалось немного удовольствий, и главными среди них были плотские услады.

Несмотря на темноту, Лукреция Борджиа узнавала женщин, заправлявших хижинами. Важно шествуя мимо них с Омаром, она окликала то одну, то другую:

– Как дела, Кейт?

– Все в порядке, мисс Лукреция Борджиа, мэм.

– А ты, Клемми?

– Чудесно, мисс Лукреция Борджиа, мэм. Сейчас ветерок освежит хижину, и мы уляжемся.

– Мисс Лукреция Борджиа, мэм! – Из темноты вынырнула темная фигура. – Когда же масса Максвелл позволит мне вернуться к Квини?

– Ты кто? – Лукреция Борджиа остановила Омара и вгляделась в темноту, однако ничего не разглядела, кроме белых зубов на черной физиономии.

– Да Ной я, мисс Лукреция Борджиа, мэм! – Голос звучал умоляюще. – Недавно возвращаюсь с поля, а Лейла мне и говорит: не будешь, мол, больше здесь спать, ступай назад в часовню. Выходит, мне нельзя больше покрывать Квини? За что такая немилость, мисс Лукреция Борджиа, мэм? Почему Лейла меня спровадила?

– Ты славный парень. – Лукреция Борджиа узнала собеседника. – Очень славный! Но вот беда: нет в тебе мужского соку! Ты спишь с Квини уже три месяца, а она все никак не забеременеет. Поэтому масса Максвелл решил отдать ее другому.

Ной поперхнулся. Если бы не ночь, она увидела бы в его глазах слезы.

– Но я люблю Квини, мисс Лукреция Борджиа, мэм! Мы с ней не просто спали вместе. У меня сердце разорвется, если мне нельзя будет с ней спать. Она меня тоже любит.

Лукреция Борджиа оттолкнула его. При всей властности, даже грубости этого жеста в нем угадывалась плохо скрытая нежность.

– До вашей с ней любви никому нет никакого дела, Ной. Ты такой же ниггер, как и я. Любовь существует не для нас. Масса Максвелл велел тебе возвращаться ночевать в часовню, я передала его приказ. Чего тебе еще? Ты забыл, что парням из часовни нельзя ошиваться вокруг хижин по ночам? Если я скажу массе Максвеллу, что ты шатаешься здесь, как безумный, то тебе не миновать порки.

– Не говорите, мисс Лукреция Борджиа, мэм! Ни за что не говорите! Я не хочу, чтобы меня пороли. Я смирный. Вы же знаете, какой я смирный!

Она знала, что Ной никогда не доставлял хлопот: он был кротким, послушным, усердным. Она заговорила с ним менее сурово:

– Я ничего ему не скажу, если ты сейчас же уберешься к себе в часовню. Я через несколько минут загляну туда – чтобы ты был на месте! Нельзя, чтобы бодливые бычки вроде тебя бродили по ночам по поселку.

Он исчез в темноте. Она вздохнула. Она так желала Омара, что могла понять чужое желание. Ной так же сильно хотел Квини, как она Омара. Однако она же сделала над собой усилие и отмела страдание как не заслуживающую внимания чепуху. Ниггерам не положено влюбляться. Она не хотела признаваться себе, что влюбилась в Омара, и предпочитала считать свое томление, как и чувства Ноя и Квини, вульгарным желанием. Лукреция Борджиа снова нащупала руку Омара и потащила его дальше, к единственной освещенной хижине. Показывая на распахнутую дверь, она молвила:

– Квини живет здесь с Лейлой.

Они немного постояли у входа. Огарок, прилепленный к треснутому блюдцу, озарял помещение тусклым желтым светом. На полу были устроены четыре убогих ложа: тюфяки, набитые соломой, на импровизированных кроватях, ветхие пледы. В хижине теснилось семеро душ: три пары сидели на кроватях, четвертую кровать занимала одна девушка. Даже в полутьме она выделялась своей миловидностью. Изящная, с круглым личиком и длинными волнистыми волосами, ниспадавшими ей на плечи. На вид ей можно было дать лет шестнадцать-восемнадцать.

Лукреция Борджиа оглядела хижину, проверяя, соблюдают ли здесь порядок и чистоту согласно ее суровым требованиям. Претензий у нее не возникло – возможно, именно благодаря потемкам. Постели вроде аккуратно застелены, вокруг очага выметено, люди опрятно одеты. Она кивнула, приветствуя высокую, крепкую негритянку лет двадцати пяти:

– Добрый вечер, Лейла. Как поживаете?