Кэтлин Норрис - Чайка

Так она и думала: здесь ночевала та дама!

– Но что же в этом такого пугающего? – успокаивала она себя.

Здесь, на кровати, на которой давно никто не спал, лежали одеяла, подушки. Возле нее на стуле стояла керосиновая лампа. А на темном мраморе стола была рассыпана розовая пудра – единственный след, оставленный посетительницей.

Жуанита, все еще дрожа от волнения, склонила лицо к столу и вдохнула в себя незнакомый запах духов… потом машинально посмотрела на свое отражение в потускневшем от времени зеркале.

Воротясь, наконец, в свою спальню, она прилегла на холодную постель. Предварительно она решилась заглянуть к матери, но сеньора спала или притворялась спящей. Становилось все светлее и светлее. Ни одного звука не доносилось сюда, словно на ранчо еще все спало.

Жуанита лежала неподвижно, пока не запели петухи и во дворе не начался обычный утренний шум, когда весело перекликаются люди, идущие поить скот, сгребать сено и доить коров.

Тяжелые шаги Лолы на кухне и ее брюзжание прозвучали сегодня для Жуаниты сладостной музыкой. Послышались какие-то сонные реплики Долорес. Она, должно быть, кормила на кухне своего младенца. А вот и голос Луизы… Должно быть, и ее девочка там: на кухне всегда толпились ребятишки.

Запахло кофе. Затрещали поленья в печке. Лола пекла булки к завтраку. Бледный солнечный луч заглянул в спальню Жуаниты и заиграл на полу. Ее часы показывали восемь. Утро, наконец-то! Настоящее осеннее утро с бегущими в высоком бледном небе облаками, с намокшими хризантемами, тяжело клонившимися к земле, с влажным и холодным ветром. Но море было гладко и сверкало, волны играли со скалами, набегая и отбегая с тихим журчанием.

Жуанита, бледная, рассеянная, беспокойно хваталась то за одно, то за другое обычное утреннее занятие, переходила с места на место, словно гонимая своими мыслями. Сеньору Марию обыкновенно до девяти не разрешалось беспокоить.

Надо было дождаться, пока она выйдет из своей комнаты. Ни книги, ни музыка, ни цветы не могли сегодня занять Жуаниту – все казалось ненужным. Поэтому, покончив с уборкой своей комнаты, она оседлала лошадь и, после некоторого колебания, часто останавливаясь в нерешительности, поехала в сторону Солито.

Местечко, словно вымытое и освеженное дождем, так и сверкало на солнце. Женщины в фартуках сметали опавшие листья с дорожек и крылечек, дети постарше бегали и играли перед домами, а малыши дремали в колясочках.

Знакомые останавливали Жуаниту, заговаривали с нею. Девушка отвечала машинально, не сознавая, что говорит и делает. Кент Фергюсон, по-видимому, здесь, в деревне… Должно быть, сейчас бродит где-нибудь…

– Вы сегодня бледны, как смерть, Нита, – заметила мисс Елизавета Роджерс. – Что, шторм, верно, мешал вам спать ночью?

– Нет, – вяло отвечала Жуанита со слабой тенью улыбки на лице. Она уже мысленно беседовала с Кентом, намереваясь спросить его мягко и серьезно: – Не скажете ли вы мне, зачем вы вздумали нас так пугать этой ночью? Моя мать – больная женщина, и это могло убить ее. Если прилив задержал вас на ранчо, не лучше ли было прийти в дом и объяснить это, чем так пугать?

Он здесь, в деревне, может быть, в какой-нибудь сотне шагов отсюда, неужели же она не увидит его? Маленькая гостиница «Сент-Стефен» с ее остроконечной крышей была как раз напротив здания почты и с ее высокого крыльца невозможно было не заметить светлую лошадь с темной гривой и хвостом, а на ней всадницу в мужском костюме для верховой езды и с разлетавшимися на ветру золотыми волосами.

Но, по-видимому, никто не заметил ее с крыльца. Жуанита ощутила вдруг презрение к самой себе за то, что она нарочно медлила, придумывала себе разные дела. Но что-то, сильнее ее гордости, какой-то странный голод сердца заставлял ее поступать так.

Она должна сегодня еще раз увидеть Кента Фергюсона, хотя бы на один миг, услышать от него хотя бы одно слово!

Собственно, ничего особенно важного она не собиралась ему сказать. Но Жуанита чувствовала, что для нее теперь важнее всего остального, чтобы они встретились сегодня, в это ясное солнечное утро после грозы, и обменялись хотя бы несколькими словами.

Около полудня она медленно направилась домой до странности удрученная. Ей было трудно примириться с мыслью, что эпизод с Кентом окончен. Мелькнула было надежда, что он ожидает ее, быть может, на ранчо, но надежда эта не оправдалась. Там все было, как обычно. Луиза и Долорес развешивали белье и оживленно пререкались, цыплята бродили среди луж, дрожащий маленький теленок, рожденный раньше времени, жалобно кричал, зовя мать.

Сеньора Мария выглядела больной и изъявила желание оставаться в постели день – другой. Жуанита, сидя возле матери и развлекая ее, все прислушивалась, не раздадутся ли на патио мужские шаги. Спокойные часы осеннего дня на ранчо текли один за другим.

– Мама, не можешь ли ты мне сказать? – решилась, наконец, спросить Жуанита с мольбой в голосе. – Не скажешь ли ты мне, кто эта женщина, которая спала наверху сегодня ночью и уехала на рассвете? Я видела ее с балкона. Или этого мне нельзя знать?

Сеньора, чуточку побледнев, задумчиво посмотрела на Жуаниту.

– Когда-нибудь ты это узнаешь, дорогая… не теперь.

– Когда-нибудь! – разочарованно повторила Жуанита.

Старая женщина лежала молча, со сдвинутыми бровями, глядя куда-то в пространство.

– Ты имеешь право знать это, Жуанита, – сказала она после долгой паузы. – Но подумай, если у меня есть друг и этот друг несчастен и он доверяет мне свое горе, могу ли я быть нескромной?

– Но мне ты могла бы довериться, мама!

– Да, конечно. Но я спросила у нее, можно ли посвятить тебя в нашу тайну. И она сказала – нет. Если бы мы жили в большом городе, я бы могла встречаться с этой моей… приятельницей во многих местах – в ресторане, в магазине. Но здесь мне пришлось принять ее тайно, с риском, что ты ее увидишь.

– Коротко говоря, – заключила Жуанита с легким оттенком ребяческой обиды, – ты находишь, что это не мое дело.

Сеньора помолчала. Больше они не возвращались к этой теме. В конце дня Жуанита, пройдя через луг, направилась к скалам, где вчера она встретила Кента. О шторме, что бушевал тогда, сегодня ничто не напоминало; мирный солнечный день угасал над спокойным морем. Но то был уже наполовину зимний день: лето и осень умерли вчера. Неподвижная тишина вокруг была тишиной зимы. Листья, еще вчера весело качавшиеся под ветром, мокрыми кучами лежали под ногами.

Волны, разбивавшиеся у ног Жуаниты, были чистого изумрудного цвета. Чайки сотнями прохаживались в красном свете заката по смятой и влажной траве на скалах, чистя свои перья и прихорашиваясь.

Жуанита вскарабкалась наверх и уселась в том самом углублении, где они сидели с Кентом, и в точно такой же позе. И снова вернулось что-то от того волшебства. Но не все. Пустое небо, пустое море – весь мир впервые казался ей сегодня пустым.