Мэри Бэлоу - ПРОСТО ЛЮБОВЬ

Домой возвратились прямо к ленчу, и Сиднем, почувствовал, что, наконец, готов сделать то, на что решился еще вчера. Когда в мраморном павильоне он сказал Энн, что, прежде чем двигаться вперед, им обоим нужно вернуться назад, он не знал, как применить эти слова к самому себе. Он думал, что это означало просто не забывать – позволить себе вспомнить, чем именно так волновала его живопись, что это такое – уловить образ и воплотить его кистью на холсте. Будет больно. Много лет он не разрешал себе вспоминать.

Оказалось, что были не только воспоминания.

Когда они, почти не разговаривая, шли домой после того, как дождь закончился, – Сиднем пробирался через рощу впереди Энн и придерживал ветки, которые могли ее обрызгать – он произнес одну фразу:

– Хотел бы я увидеть хоть одну из своих старых картин. Но все они уничтожены.

– О, нет, это не так, – возразила Энн, принимая ветку из его руки, чтобы он прошел вперед. – Их убрали на чердак. Так мне сказала твоя мать.

Он отвернулся без единого слова и больше об этом не говорил. Вернувшись в дом, Сиднем убедил себя, что уже слишком поздно, чтобы как следует рассмотреть картины. А этим утром он посчитал нужным нанести визит в Линдсей-Холл. Но теперь, час настал, хотя он ухватился бы за любую предоставленную возможность не делать этого.

За ленчем Энн сидела на другом конце стола, слушая рассказ его матери о первом визите герцогини в Элвесли, до того, как у всех зародилось подозрение, что Бьюкасл ухаживает за ней.

– Мы уже и не ждали, что Бьюкасл женится, – говорила графиня, – и Кристина так отличалась от невесты, которую он мог бы выбрать. Мы и не мечтали, что это случится. И хотя герцог так же сдержан, как и всегда, но я уверена, что он доволен супругой.

– О, более того, мама, – вмешалась Лорен.- Он обожает ее.

– Мне придется согласиться, – сказала Энн. – Однажды ночью в Глэнвир я видела их из окна своей спальни, идущих вместе к скале над морем. Он обнимал ее за плечи, а она его за талию.

Она улыбнулась Сиднему.

– Я иду наверх, – сказал он Энн, когда ленч подошел к концу, и они вместе вышли из столовой.

– Отдохнуть?

– Нет. Не в наши комнаты.

– В детс…, – внезапно она поняла. – Нет, не туда. Ты идешь на чердак, Сиднем?

– Да, на чердак.

Они стояли вдвоем у подножия лестницы. Энн испытующе посмотрела на него.

– Ты отправишься туда один? Или я могу остаться с тобой?

Он не был уверен, что осмелится пойти в одиночестве, хотя, и намеревался сделать это.

– Пойдешь со мной? – спросил он. – Пожалуйста?

Энн взяла его за руку, их пальцы переплелись, и они вместе стали подниматься по лестнице.

Половина чердачного этажа была отдана под комнаты для слуг. Вторая половина, в практически обособленном крыле, использовалась под склад. Сид частенько приходил сюда еще мальчиком. Все дети приходили – и он, и Джером, и Кит. Рылись в старых коробках, выдумывали истории и игры, связанные с теми вещами, что они находили. Так как Джером был старшим, то он чаще других надевал старый парик, парчовый сюртук, расширяющийся внизу юбкой, и длинный, украшенный вышивкой жилет их предка, жившего в прошлом веке. Но именно Сиднем однажды надел все это, раскрасил лицо румянами и краской для век из старинных баночек и пристроил мушки в пикантных местах. Он вышагивал по чердачному полу в туфлях на высоких красных каблуках, которые ребята нашли среди прочего, с небольшой потускневшей от времени шпагой на боку. Братья единодушно решили, вдоволь покатавшись по полу от смеха, что мужчины в те давние времена должны были быть совершенно уверены в своей мужественности, если решались появляться на людях в столь женственном виде.

Но сегодня Сиднем поднялся сюда с более серьезной целью. Только в третьей комнате он, наконец, нашел то, что искал. В сущности, эта комната была посвящена ему, Сиднему. Он мельком подумал, были ли такие комнаты же для Джерома и Кита.

Его военное снаряжение и парадная форма висели за дверью маленькой комнаты на стене. Алый цвет мундира местами стал розовым. Но он не уделил им особого внимания.

Сиднем почувствовал запах красок. Все его старые мольберты и принадлежности для рисования были аккуратно сложены. Они даже не покрылись пылью, что навело его на мысль, что эти комнаты регулярно убирали. Все выглядело шокирующее знакомо, словно он попал в чужую жизнь и сделал сбивающее с толку открытие, что эта жизнь – его собственная. Казалось, все случилось очень много лет назад.

Бессознательно Сиднем сильнее сжал руку Энн, и она почти незаметно поморщилась. Он посмотрел на нее и ослабил хватку.

– Это непросто, – произнес он, – вернуться к своему прошлому, особенно когда веришь, что оно стерто.

– Непросто, – согласилась она.

Сиднем осмотрелся вокруг, ни к чему не прикасаясь. Он молча вдохнул запахи своей прошлой жизни и настороженно оглядел картины в рамах и холсты, сложенные у дальней стены и повернутые лицом к ней.

– Может быть, – сказал он. – Лучше оставить все в прошлом.

Энн закрыла за собой дверь, а Сиднем заметил, что окно тоже чисто вымыто, и комната залита ярким светом солнечного дня.

– Но тогда это будет преследовать меня всю жизнь. Думаю, что вчера я говорил правду. А это просто картины, в которых все сказано и все закончено.

Он подошел к картинам, коснулся одной из рам, помедлил, тяжело вздохнул, повернул картину лицом к себе и прислонил ее к стене.

Это был любимый пейзаж его матери, который раньше висел в ее будуаре. На нем были изображены горбатый мост, перекинутый через реку в том месте, где к востоку от дома начинался внешний парк, и нависающие над водой деревья. Сид повернул другую картину и поставил ее рядом с первой. Охотничья хижина в лесу южнее моста в палладианском стиле, обветренное дерево стен, заросшая дорожка к двери, сверкающий ровный камень, из которого сделан дверной проем; деревья, окружающие хижину. Сиднем повернул следующую картину.

К тому времени, как он закончил, более громоздкие картины в рамках были поставлены у стены, а холсты – перед ними так, чтобы он мог видеть их все. Там были изображения мраморного павильона, нарисованного с другого берега реки, одной из лодок на якоре в зарослях камыша, увитой розами беседки и другие многочисленные пейзажи – большей частью виды парка в Элвесли. Картины, выполненные маслом и акварелью.

Сид не представлял, сколько времени прошло с тех пор, как он начал, но внезапно понял, что Энн не сдвинулась со своего места у двери и не произнесла ни слова. Он глубоко вздохнул и посмотрел на неё.

– Они и в правду были очень хороши, – заметил он.

– Были? – Энн не отводила от него пристального взгляда.

– Я вижу, – сказал он, – внутреннее единство в каждой картине. Мост соединяет ухоженную часть парка с дикой и неухоженной, но обе они едины. Я вижу суть в том, что люди ходят по мосту, а под ним протекает река. Я вижу, что люди на другой картине когда-то плавали на лодке, но это только часть окружающего, а не знак превосходства людей. Что старая хижина – часть лесов и вернется к ним, когда люди ее забросят. За розами тщательно ухаживали, но они сильнее, чем рука, которая сажала их и подрезала. В то же время эта рука – часть общего, создающего порядок и красоту из заброшенности, как того требует человеческая природа. Я несу чушь или это имеет смысл?