Елена Арсеньева - Краса гарема

Скорей надо бежать отсюда, ни на что иное времени не тратя, вот что нужно делать!

И Лушенька выскользнула из кабинета. Керим, голова которого в круглом красном тюрбане важно покачивалась в такт тяжелым шагам, неспешно шел по коридору. Лушенька бросилась в противоположную сторону, благодаря небеса за то, что спаслась.

Она не подумала о том, что Керим может обернуться!

А он обернулся…

Обернулся – и увидел русскую рабыню, которая со всех ног улепетывала по коридору.

Откуда она взялась, озадачился Керим? Коридор только что был пуст. Неужели… неужели не почудился ему подозрительный шорох в кабинете хозяина? Неужто эта русская сорока была там?

Но зачем?!

В окнах дворца рано зажглись яркие огни, но они не манили Охотникова. Парадную часть дома он успел осмотреть снаружи еще днем, когда выгружал дрова около ворот. Десятник наверняка остался недоволен таким работником: отнес всего одну вязанку, а за второй не явился. Небось десятник подумал, что ленивый работник, назвавшийся Митрошкой, либо натрудил спину, либо опасается ее натрудить, вот и решил даже на плату плюнуть. Конечно, он не заметил, что Митрошка пропал не после того, как вышел из ворот, а войдя в них. Ну и само собой разумеется, он не мог и заподозрить, что это никакой не Митрошка, а его хозяин.

Свой срочный отъезд из Москвы Охотников обставил как можно более шумно. Он очень надеялся, что Сермяжный не сбежал, а следит за домом. Конечно, разочарование в том, что не удалось обвести Охотникова вокруг пальца и заманить его в западню, устроенную Мюратом, было велико, поэтому фальшивый ремонтер должен, оценив обстановку, тут же решить, что делать дальше. Охотников рассчитывал, что Сермяжный поверит в правдоподобность его отъезда, более напоминающего трусливое бегство, и, вернувшись к своему хозяину, доложит тому обескураживающую новость.

Непонятно было, как поступит теперь Мюрат. Он может отменить прием, и тогда замысел, который так стремительно родился в голове Охотникова, пропадет попусту. Придется выдумывать что-то более сложное, дабы проникнуть в этот дом. Не столь и просто выдумать, между прочим, если не считать прямой осады с полком храбрых кавалергардов!

Главный же риск состоял в том, что Мюрат в случае отмены приема выместит свою досаду на несчастной Марье Романовне Любавиновой, которая небось голову сломала в догадках, за что на нее обрушилась такая напасть…

Охотников отнюдь не страдал самонадеянностью, но он готов был держать пари на что угодно, хоть на баснословный предмет раздора меж ним и Мюратом: этот прием француз устроил нарочно для того, чтобы уловить в свои сети его, Охотникова. Мюрат наверняка рассчитывал, что осторожный, хитрый вояка сочтет себя в безопасности среди множества чиновных высокопоставленных гостей. Однако ловец, как любят говорить на Востоке, попался в собственные сети: теперь Мюрат не мог отменить затеянное празднество, не рискуя поссориться с этими самыми высокопоставленными гостями и испортить свою карьеру в России. Итак, прием состоится, вот только самый важный гость придет украдкой. А впрочем, Охотников всегда был скромен и заслугами своими кичиться не любил, выставлять себя напоказ ненавидел, так что все вполне могло уладиться к общему удовольствию.

Он выспросил у подлинного Митрошки все, что тот знал об устройстве дома и расположении двора, однако хвастливый малый оказался очень уж ненаблюдателен и ничего, кроме самых общих и разрозненных сведений, сообщить не мог, как Охотников с ним ни бился.

– Экий же ты рохля! – в конце концов не выдержал Василий Никитич. – Не пошел бы я с тобой в разведку, ни за что не пошел бы. И в дозор тебя не пошлешь, и на пост не выставишь.

Митрошка сделался бледен и рухнул в ножки барину, моля не брать его на Кавказ. Уж с чего он решил, будто Охотников вознамерился это сделать, совершенно непонятно!

– Больно ты мне нужен! – презрительно усмехнулся Василий Никитич. – Но только гляди: не станешь барыню Прасковью Гавриловну слушаться, отдам приказ забрить тебе лоб и отправить к черкесам на съеденье.

Он оставил Митрошку в полумертвом состоянии от страха. Ну и толку-то?

Впрочем, Охотников и в театре военных действий привык больше полагаться на собственные чутье и наблюдательность, чем на сведения самой толковой разведки. Именно поэтому он довольно быстро сориентировался на хозяйственном дворе Мюратова дома и нашел лазейку, через которую пробрался в сад. Вот здесь оказалось уже гораздо интересней.

Конечно, Охотников предпочел бы, чтобы деревья и кусты этого густо засаженного сада были покрыты листвой. Легче скрываться. Но и так, благодарение Господу, он постепенно сумел рассмотреть подходы к дому и приметить некоторые удобно расположенные окна, через которые можно было бы забраться внутрь. Можно было бы, вот именно… потому что почти все они оказались с решетками. Кроме одного, которое, разумеется по этой причине, неотвязно манило к себе Охотникова. Оно было неплотно зашторено изнутри серо-голубыми портьерами, какие часто украшают кабинеты, поэтому Охотников вполне мог допустить, что там находится именно кабинет Мюрата. Вот бы попасть туда! Причем забраться бы в него труда не составило, поскольку находился он в полубельэтаже. Для Охотникова это пустяки, если б он сообразил, как окно отворить. Стекла бить не хотелось. Однако по всему выходило, что придется, потому что другого пути проникнуть в дом Охотников не видел, как ни старался. В двери соваться глупо. Только через окно.

А оно оказалось еще и приотворено… Наверное, проветривали комнату, а закрыть забыли.

Очень удачно!

Охотников давно уже влез бы в дом, но выжидал время, чтобы начался прием. Большой зал с его высокими французскими окнами находился на противоположной стороне здания. Сталкиваться с Мюратом до поры до времени не входило в планы Василия Никитича. Сначала спасти женщин.

Охотников давно уже избавился от воротника баттаджи. Конечно, это была очень хорошая маскировка: наткнись кто-то случайно в саду на Охотникова, можно изобразить дурака и отовраться тем, что заблудился. Пусть не слишком достоверно, а все же главное ведь хоть что-то сказать…

Маскировка маскировкой, однако воротник этот страшно мешал. Потому Василий Никитич и сунул его под какой-то куст, порешив, на случай встречи с чрезмерно любопытным обитателем дома, не ждать вопросов, а пускать в ход самый веский аргумент – булатный вострый ножичек, как поется в русских песнях. И бравому кавалергарду заранее жаль было того человека, который к нему с расспросами сунется, потому что бил ножом Охотников без промаха, не хуже кавказского абрека-разбойника, не хуже русского татя нощного.