Елена Арсеньева - Краса гарема

– Да, очень трогательно, – с ледяным выражением произнес Мюрат. – Ну просто спектакль «Комеди Франсез» с участием Андриенны де Лекуврер. Сам-то я, конечно, ее на сцене не видел, поскольку властвовала она над сердцами лет сто назад, однако наслышан, что рыдали все напропалую на спектаклях ее, и женщины, и мужчины, так великолепно умела она слезы выжимать. Но вы, мадам, можете не стараться. Из меня вы ни слезинки не выжмете, ни капли сочувствия у меня не появится, хоть, не скрою, приятно видеть мне такую гордячку в пыли у ног своих. А впрочем… – Он прищурился, и лицо его сделалось таким коварным и опасным, что сердце Машино тревожно сжалось от дурного предчувствия. – Впрочем, я готов поторговаться! Есть ли у вас что-то, чего вы не отдали бы ради этого человека?

– Но у меня… у меня ничего нет, – растерянно сказала Марья Романовна. – Имение, что от мужа досталось, вот и все мое богатство. Но я отдам его вам без раздумий, только не убивайте…

Она запнулась, вдруг сообразив, что не знает, как имя Охотникова, а называть его просто по фамилии показалось ей вдруг обидным для него. Как чужого! А разве он ей чужой?

– Ваше имение? – с издевкой хохотнул Мюрат. – Забавно, право. Нет уж, у вас есть возможность счастливо жить в этом имении вместе с вашим любовником, если вы сумеете выкупить его жизнь. Но мне нужны не деньги ваши и не имущество.

– Что же вам нужно? – чужим голосом спросила Маша.

Мюрат молчал, но его взгляды, которые так и прожигали насквозь ее тонкую рубашку, были красноречивее слов.

Марья Романовна зажмурилась.

Вот оно, то, чего более всего боялась она. Настало время платить долги.

Против ожидания она не чувствовала особого страха и стыда – только омерзение к Мюрату. Чудилось, ей предстоит окунуться в вонючее болото.

Вода смоет грязь. Молитва очистит от позора и исцелит душу, ведь это не распутство, а жертва ради спасения одного из лучших людей, встреченных ею в жизни.

Марья Романовна спокойно потянула с плеч тонкую рубашку.

– Нет… – простонал за ее спиной Охотников с такой болью, что у Маши дрогнуло сердце.

– Нет, – покачал головой Мюрат, глядя на нее с прежней ухмылкою. – Не это мне нужно. Я хочу, чтобы вы доказали мне любовь вашу к сему человеку.

Любовь?

Маша растерянно моргнула.

– Да, да… – вкрадчиво сказал Мюрат. – Любовь… страсть…

Она пожала плечами, не понимая, чего он хочет.

– Не притворяйтесь, что вы не догадываетесь! – закричал Мюрат так громко и внезапно, что Маша испуганно ойкнула. – Я хочу, чтобы вы совокупились с ним на глазах у меня!

Мертвое молчание, царившее несколько мгновений, прервал голос Охотникова:

– Да будь ты проклят… Милая, не слушайте его. Идите отсюда с Богом, а я до последнего мгновения буду вспоминать, как вы ради меня на колени перед этим чудовищем опустились. Пусть вас Бог хранит. Весь мой недолгий век буду я ваше имя благословлять!

Марья Романовна беспомощно поднялась с колен. Да что же это… да мыслимо ли такое?! Бежать, бежать отсюда, бежать без оглядки!

– Вы отпустите его? – услышала она чей-то голос и не сразу поняла, что говорит сама. – Вы клянетесь в этом?

– Клянусь, – ответил Мюрат, и в его голосе прозвучало несказанное удивление. – Даю слово, что…

– Нет, этого мало, – проговорила Маша. – Я хочу, чтобы вы поклялись памятью своего предка, Мюрата. Пусть навеки будет она вами оскверненной, ежели вы от клятвы своей отступитесь!

– Что вы смыслите в священных клятвах? – закричал Мюрат. – Вы меня принимаете за жалкого буржуа, за купца? Нет, я не клятвопреступник. И если я говорю, что даю слово отпустить вас, значит, отпущу!

– Ну, пусть Бог судит вас, коли нарушите клятву, – сказала Марья Романовна и более ни словом его не удостоила.

У Охотникова дрожали губы, когда она приблизилась, словно он хотел что-то сказать, но не мог, и глаза смотрели с мольбой. Маша догадывалась, что значит этот взгляд и о чем пытаются шепнуть разбитые в кровь губы: не предавай себя позору, уйди, пусть Мюрат мстит только мне.

Если бы рядом не было чужих ушей, она сказала бы Охотникову, что это для нее не позор. Презрение к Мюрату и признательность человеку, который готов отдать себя на пытки и муки ради нее, заслонили все. Но взгляд Охотникова мешал ей, и она легким движением пальцев заставила его опустить ресницы. Протянула руки и взялась было за его пояс, чтобы расстегнуть, как вдруг решимость ей изменила. Маша всхлипнула, зажмурилась… и тут случилось нечто странное.

Почудилось, будто находится она не в этом подвале, где пахло страхом и смертью, а в той самой комнате, наполненной искусительными картинами и соблазнительными ароматами. Те, чью любовную жизнь наблюдала она сначала с отвращением, а потом с восхищением и легкой завистью, вдруг, казалось, ожили и взглянули на Машу с радостной готовностью ей помочь. Неужели мерещился ей сладостный шепот, который вел ее в незнакомых, пугающих прежде поступках? Неужели мнилась разнеживающая мелодия, которая так и проникала в кровь, наполняя ее страстью, смелостью и нежеланием остановиться? Или это было на самом деле?

Но постепенно подсказки утихли. Утихла музыка. Исчезли волнующие картины, которые так и мелькали перед глазами. Темно стало под крепко сомкнутыми веками, и кровь билась в виски почти с болью, и все что-то жгло Машу… не сразу поняла она, что губы обожжены поцелуями, а плоть ее – соприкосновением с пылающей плотью мужчины, которого она обнимала, которого ласкала, которого брала – и которому отдавалась. Он по-прежнему был прикован и не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой, но Маша словно бы постоянно чувствовала себя окутанной, опутанной, окольцованной и околдованной его страстью. И это она, она разбудила в нем такую страсть! Ей шептал, выдыхал он слова любви, и в лад с ее сердцем билось его, и стоны их смешались так же, как и поцелуи, а когда Маша открыла глаза, она увидела, что в его глазах стоят слезы.

– Люблю тебя и век буду любить, – сказал Охотников тихо, а Марья Романовна слабо улыбнулась и застенчиво спросила:

– Как тебя зовут?

Он хотел что-то сказать, но не смог. Проглотил комок и тоже чуть улыбнулся. Перевел дыхание и снова чуть слышно шепнул:

– Век буду любить. Пока жив. И даже после того.

Голос Мюрата прозвучал, как труба Страшного суда:

– В самом деле так?

Он стоял рядом – бледное безумное лицо, безумный взгляд.

– Ну что же, ты сможешь ей это доказать, и очень скоро!

Охотников повел плечами, а Маше показалось, что он обнял ее и привлек к себе. Заслоняя его собой, она повернулась к Мюрату:

– Что это значит?

Он даже не взглянул на нее, повелительно бросив Надиру:

– Убей их теперь. Убей обоих. Сначала ее. Пусть он видит это. Потом мы с тобой пойдем и отыщем того человека, который будет ждать с изумрудом.