Анна Дэвис - Шкатулка с драгоценностями

— Если тебе обязательно это знать, я ему сказала, что он выбрал неподходящее время для предложения. Безусловно, ты, как никто другой, должен это понимать. И вообще, я не думаю, что когда-нибудь выйду замуж.

— Понятно, — без всякого выражения произнес он. — Может быть, это и неплохо.

— Что ты хочешь этим сказать? — Она посмотрела на его волосы. По-прежнему густые и медно-рыжие, с золотистым оттенком. Она смотрела на его печальные карие глаза.

— Я хочу кое о чем попросить тебя, Грейс.

— Нет! — Она понимала, что происходит. — Не говори этого! Пожалуйста! Ответ «да», но, пожалуйста, не говори об этом! Я не могу этого слышать.

— Противная, гадкая женщина! Откуда ты знаешь, что я собираюсь сказать?

— Я знаю о тебе все, Джордж. — На ее лице появилась чуть заметная улыбка, но тут же исчезла. Вздох. — Разумеется, я буду заботиться о Нэнси и Тилли. И о ребенке, когда он родится. Ты же знаешь.

Его лицо стало серьезным.

— Обещай, что они всегда будут для тебя на первом месте, Грейс. Ты единственная, кто может сделать это для меня. Ты единственная, кого я могу об этом попросить. Я хочу, чтобы ты была с ней, когда родится ребенок. Я хочу, чтобы ты всегда была с ней, потому что я этого не смогу.

— Ах, Джордж, перестань, пожалуйста! — Слезы заволокли ей глаза.

— Мы долгое время жили втроем, не так ли? С тех пор, как погиб Стивен. Интересно, а что было бы, останься он в живых?

— Все было бы иначе. Четыре — совсем другое число.

— Два тоже, — сказал он. — Вас скоро останется двое, ты и Нэнси. Два — хорошее число.

— Есть еще мама, не забывай.

Он махнул рукой. Кэтрин не в счет. Во всяком случае, в этом вычислении. И Дики, по-видимому, тоже.

— Обещай мне, Грейс.

— Да, да! Я ведь уже сказала, правда? — Она отодвинула его руку. Пыталась создать впечатление легкости и беззаботности. — А теперь хватит об этом. Как насчет того, чтобы побриться? Прихорошиться к приходу Нэнси? Хочешь?

— О, не сейчас! — Он откинулся на подушки. — Я слишком устал. — Его лицо с закрытыми глазами напоминало череп.

Она взяла его руку и держала ее; некоторое время они сидели молча. Наконец он, похоже, заснул; она тихо положила его руку и собралась уходить.

— Какой прекрасный сон. — Его глаза были по-прежнему закрыты, но в уголках губ играла улыбка.

Она похлопала его по колену.

— До скорого, одуванчик!

Это был последний раз, когда они говорили друг с другом.

13 июня 1927 года.

«Жители Уэст-Энда!

Декстер О'Коннелл уезжает домой.

Это прощальное послание трудяги-писателя к его музе, послание, которое сам писатель по причинам, неизвестным ему самому (вероятно, всему виной его врожденная склонность выставлять напоказ свою личную жизнь), решил опубликовать в газете. Развлекайтесь, если хотите.

«Дорогая моя леди, во время нашей первой встречи я думал, что нельзя быть более бодрящей, разнообразной, элегантной и непредсказуемой, чем Вы. Я ошибался. С каждым днем Вы возбуждаете меня все больше и больше. Я вижу Вас всю в ярко-красных тонах. Красный — это цвет крови и опасности, это Ваш настоящий цвет. Он Вам идет. Вы такая непостоянная. Стоит мне моргнуть, и все меняется. Вы более возбужденная, чем обычно, моя любовь. В Вас пульсирует нервная, беспокойная энергия, граничащая с безумием. Вы этим славитесь. И все же в Вашей хаотической натуре угадывается порядок. И Ваши лучшие черты постоянны и велики. Вы выдержите, моя любовь. Вы будете жить вечно.

По утрам вы свежи и сияете. Оживлены новым днем. При ярком дневном свете Вы томны и расслабленны. Ночью Вы как нельзя более экзотичны; сверкаете долгими летними вечерами, ослепляя в темноте. Ваша музыка зажигает, Ваш танец божествен. Впрочем, надо сказать, Вы можете быть несколько непристойной.

Через несколько дней я вернусь к жене. Да, это верно. Я принадлежу другой. Моя жена большая пуританка, чем Вы, более увязла в правилах и ограничениях, более религиозна. Вот почему я подолгу стараюсь держаться от нее подальше. Она моложе Вас. Но одержима историей, традициями и находится в плену самых снобистских социальных принципов. Может быть, это потому, что она молода. И все же быть с ней при закрытых дверях интереснее, чем может показаться на первый взгляд. И в конце концов, она принадлежит мне, а я ей. Я всегда буду возвращаться.

У меня есть другие возлюбленные по всему миру. Это не делает мне чести, просто я не из тех, кто способен на постоянство. По крайней мере, я в этом честен. Люди могут грозить пальчиком, но смогут ли они лучше меня сопротивляться прелести этой маленькой французской штучки? Она такая шикарная, богемная, артистичная и… игривая. Да, конечно, она еще и высокомерна, но ведь совершенных людей нет.

Но забудьте Париж. Забудьте мой родной Нью-Йорк. Ты, прекрасный Лондон, — самый большой и лучший город мира. Это был мой первый визит за семь лет, и ты, друг, преподнес мне немало сюрпризов. Шок от площади Пиккадилли без Эроса, лицо без носа, огромная подземная станция, рожденная из скалы. Вероятно, это будет самая большая и поразительная паутина, вьющаяся под тобой. Наверху движение более оживленное, чем обычно, но ты ограничиваешь его правилами и сверкающими светофорами. Вот для меня характерные черты Лондона: конфликт между блистательным безумием и строгим контролем. Здания растут из года в год, как дети. Посмотрите на эти большие универмаги и банки с греко-египетскими колоннами и классическими статуями в итальянском стиле, с их современным черным гранитом, геометрическими линиями и мягкими изгибами. Если бы я не знал тебя лучше, я бы сказал, что ты пытаешься показать нос нам, выскочкам-янки. Что ж, хорошо смеется тот, кто смеется последним.

Каким наслаждением было расслабляться в твоих пабах с пинтой пива или потягивать шампанское в твоих шикарных ночных заведениях. «Приветствую, констебль. Хотите выпить?» Ни висячих замков, ни пьяных притонов, ни фляжек в кармане пиджака, ни удирания через заднее окно, когда в переднюю дверь входит полиция. Остальное имеет меньше смысла, как, например, твое поклонение игре под названием «футбол» (хотя новый стадион Уэмбли стоит посмотреть). А еще крикет, явно старинный предок бейсбола, борющийся с императивом дарвинистской эволюции. Окажи себе услугу, оставь это. А как ты готовишь бифштекс! Ведь это же побочный продукт процесса дубления кожи? Затем дождь…

Довольно софизмов. Всегда есть к чему придраться, если смотреть на мир именно с этой точки зрения. Это мое прощальное заявление. Дорогая, Вы были моим вдохновением. Вы полны самых безумных противоречий. Вы заставили холодное, мертвое сердце снова забиться. Вероятно, я боялся моего трепещущего сердца. Вероятно, я просто нехороший человек. Какова бы ни была причина, я был к Вам несправедлив и прошу прощения. Вы не единственная, к кому я был несправедлив, но Вы единственная, кого я люблю. Есть еще одно доброе сердце, бьющееся в том же изящном джазовом ритме, что и Ваше. Надеюсь, вы найдете друг друга. А теперь Дьявол, в жилах которого бежит горячая кровь, возвращается домой писать свой Великий Роман. Наконец я готов сделать это! Он будет посвящен Вам.