Анна Дэвис - Шкатулка с драгоценностями

— Хотя немного прогуляться я бы могла. Совсем немного.

Сначала они шли молча, рядом. Грейс не представляла, о чем он думает. Она была потрясена, охвачена эмоциями и не могла произнести даже слова. Наконец, когда они шли по Уэлл-Уолк, он заговорил:

— Так вот, о вечеринке… Я хочу объясниться…

— Не надо.

— Это все из-за алкоголя… В ту ночь я впервые за много лет выпил спиртного.

— Не сомневаюсь.

— Этого больше не повторится, Грейс. Правда, вы должны мне поверить.

— Меня это не касается, Джон.

Они входили в Ист-Хит, ярко-зеленая поляна была усыпана золотистыми лютиками.

— Когда я пил, мне часто снился сплавной лес. Старые куски разбитой древесины, прибившиеся к безымянным серым берегам и валяющиеся на песке среди водорослей. Это был очень страшный сон. Медленный. Повторяющийся шум волн, перекатывающих гальку… Бесконечный шипящий шум… Он приводил меня в ужас. — Крамер пожал плечами. — Господи, эти звуки так нестройны, даже для меня.

— Вовсе нет. — Грейс продолжала смотреть на траву с золотистой рябью. — Я хорошо понимаю, о чем вы говорите. Мне иногда снится полуоткрытая дверь. От сильного сквозняка дверь мягко движется взад-вперед. Чуть заметные движения. Она движется и скрипит. Тонкий скрип, больше ничего, но он повторяется снова и снова. Я ничего не могу с этим поделать. Мне снились чудовища, война, болезни и прочие кошмары. Но эта дверь… Этот сон самый страшный!

— Тогда вы понимаете, — сказал он. — Когда я бросил пить, этот сон перестал меня мучить. Но, как только немного расслабился, он вернулся. Я видел его вот уже несколько раз. Я не могу допустить, чтобы в моей жизни снова начался этот кошмар, Грейс. Я этого не допущу!

Они шли рядом по берегу пруда, заросшего водорослями и пахнущего затхлостью. Возвышающийся над ним красный виадук великолепно, без всякого искажения отражался в стоячей воде.

— Я рада, что вы ударили О'Коннелла.

— Рады? — Он решительно вцепился в ее руку.

— Я сама хотела это сделать. Я очень довольна, что он уезжает. Я дурно с ним поступила.

— Я фактически тоже. — Он крепко сжал ее руку.

— Что вы хотите этим сказать?

— Он приходил ко мне на другой день после вечеринки. Заходил просто так.

— Правда? — Она вспомнила, что О'Коннелл когда-то говорил, что Крамер следует за ним по всему миру. Он пошутил, что «даже на смертном одре будет видеть перед собой Крамера рядом с Проклятым Беспощадным Жнецом». Крамер, конечно, был в «Савое» в тот день, когда она познакомилась с О'Коннеллом. — Он к вам заходил?

— Это было очень странно. Он держался вежливо и официально, как с малознакомым. Я пригласил его войти, мы выпили чаю, правильно держа чашки и говоря о погоде. Очевидно, мы оба слишком долго пробыли в Англии! И вся эта «приятность», несмотря на распухший нос и рассеченную губу. Несмотря на мои покрасневшие с похмелья глаза…

— Что ему было надо?

— Пройдя через все формальности, он высказал сожаление о том, что не был со мной откровенен все эти годы. Он сказал, что, сочиняя в одиночестве свое «Видение», прошел через некий кризис. Ева выбрала меня, но на самом деле он уже отдалился от нее и фактически выбрал Веронику. Однако процесс сочинения истории с новой силой разжег его любовь к Еве. Он сказал, что заново проживал в своем кабинете все отношения, как хорошие, так и плохие. Его съедала ревность ко мне за то, что я переживал все это в реальной жизни, тогда как его жизнью была грязная комната с печатной машинкой. Он говорил, что хуже всего было ночью. Именно в это время он начинал меня ненавидеть.

— И просто решил прийти к вам домой и сказать вам это по прошествии стольких лет? Вы ему верите?

— Вообще-то да. Я знаю, когда он лжет, а когда нет. Он сказал, что справился с этим, когда книга была опубликована и он стал известным. Но сожаление о том, что он предпочел искусство любви, осталось. К тому времени, когда было закончено «Видение», он был иссушен внутри. Он заставлял себя влюбляться в других женщин, но все это было фальшиво.

— Но ведь потом Ева начала ему писать?

— К тому времени было уже слишком поздно. Вероника выжала его до конца и повесила сушиться! В О'Коннелле не осталось ни капли любви, даже к Еве. Он сказал, что ее письма переполняли его печалью и сожалением. Иногда они заставляли его сердиться на меня, обвинять меня в том, что она оказалась в таком состоянии. Он сказал, что отвечал только на половину из них. Некоторые из его ответов были проникнуты ностальгией, погружены в прошлое. В других он подробно описывал свою жизнь и говорил, как далека его жизнь от ее. Затем ему это надоело, и он написал ей короткую, в три строчки, записку, в которой просил оставить его в покое.

— Как она отреагировала?

Вздох.

— Она убежала из клиники и отправилась искать его в день хорошо разрекламированной вечерней лекции. Он сказал, что она постучала в дверь его комнаты, когда он одевался. Черный галстук, смокинг — и эта несчастная женщина, плачущая и умоляющая его любить ее, как обычно. Для О'Коннелла все это было слишком реально. Он грубо прогнал ее. Сказал, что не любит ее и никогда больше не полюбит снова. Ему пришлось применить силу, чтобы выставить ее за дверь. Когда она уходила, он предложил ей принять ванну и привести себя в порядок. Он сказал, что тогда считал свой поступок великодушным. На прощание велел ей оставить ключ на столе.

— Почему он не рассказал вам об этом много лет назад?

— Потому что ненавидел меня. Почему я следовал за ним по пятам, снова и снова задавая одни и те же вопросы? Потому что я ненавидел его. Причиной была Ева, но потом она уже перестала быть причиной. Это уже стало касаться только нас. Меня, его и нашей ненависти друг к другу.

— Тогда зачем было рассказывать вам сейчас?

— А вы не догадываетесь, Грейс?

Они уже взбирались на поле Парламентского холма. Над ними маленький мальчик безуспешно пытался запустить в воздух пурпурного бумажного змея. Две девочки бросали собакам палки, а те приносили их обратно.

— Мне здесь нравится. — Грейс чувствовала, как в ней пульсирует кровь. — Я принадлежу этим местам.

— И все же вы решили уехать.

— Верно.

Они забрались на вершину холма. Лондон простирался внизу мерцающей теплой дымкой. Крамер сел на скамейку. Похлопал по сиденью, приглашая ее сесть рядом. Немного поколебавшись, она села.

— А вот я никогда не чувствовал, что принадлежу какому-то месту, — сказал он. — И уверен, что это правильно.

Она вспомнила, как они с Джорджем сидели вместе на этой скамейке. Держали друг друга за руки, а потом обнялись.

— Я всегда хотела кому-то принадлежать. Полностью. Всем своим существом.

— Ах, Грейс! Не уезжайте!

Он обнял ее, здесь, в этом месте, которое было для нее центром мира. И здесь, хотя каждая мелочь навевала на нее воспоминания, она ловила себя на том, что перестает думать о прошлом или будущем, а большую часть времени думает о нем. Его губах. Теплом, чернильном запахе его шеи. Но хотя этот момент растянулся, золотистый, зеленый и сладкий, он внезапно снова закончился, и она отстранилась от него. Встала, пригладила волосы и отвернулась.