Энн Чемберлен - София и тайны гарема

Сафия не сразу сообразила, что чего-то недоставало. Как странно, нахмурилась она, свист плети и шум ударов доносились совершенно отчетливо. Только на этот раз им не вторили истошные вопли провинившегося.

С омерзением оттолкнув от себя трясущуюся пухлую руку евнуха, она машинально повернулась налево. Остановившись и дав глазам немного привыкнуть к свету, царившему во внутреннем дворике, — именно так она сделала, перед тем как шагнуть в темный коридор, — Сафия молча наблюдала за происходящим. Постепенно в голове ее начал вырисовываться некий, пока еще неясный план.

Шесть прихотливо разбросанных колонн образовывали выход в садик для евнухов. Их массивные основания из серого камня, совсем недавно украшенные причудливой рельефной резьбой в виде цветков лотоса, судя по всему, являлись творением рук знаменитого Синана, архитектора самого султана. Рядом с ними особенно неуместно выглядел грубо сколоченный деревянный навес, призванный защищать от капризов погоды каменное кружево колонн и располагавшиеся вдоль южной стены спальни евнухов. Под навесом два огромных черных евнуха, больше похожие на жирных быков, чем на людей, мерно взмахивали плетьми. Угрюмые улыбки на их обрюзгших, заплывших лицах выдавали удовольствие, которое они при этом испытывали.

Остальные евнухи, белые, чьей обязанностью было провожать Сафию в ее комнаты, казалось, были только рады иметь возможность беспрепятственно полюбоваться, чем занимаются их черные собратья. В своих высоких, похожих на сахарные головы шапках, длинных, отороченных мехом одеждах коричнево-красного и фиолетово-голубого цвета, окутанные по-женски сладкими ароматами, они походили на чудовищно огромные леденцы, благодаря чьей-то растерянности забытые на солнце и медленно тающие в его жарких лучах. Остановившись, чтобы убедиться, что все их закутанные в покрывала и накидки подопечные не заплутали в паутине темных коридоров, они не выразили ни малейшего протеста, когда Сафия, привстав на цыпочки, принялась наблюдать за тем, что происходит во дворике.

Один из их собратьев лежал ничком, изогнувшись под каким-то немыслимым углом, так что Сафия не могла видеть его лица, а задранные кверху ноги были зажаты деревянными колодками. Чернокожие евнухи, угрюмо переглядываясь, лупили его по пяткам тонкими, как хлысты, палками.

Обычно так наказывали провинившихся одалисок: после порки они около месяца и шагу не могли ступить, зато красота их при этом нисколько не страдала. Считалось, что десяти ударов по пяткам для женщины вполне достаточно. Самым непокорным и дерзким хватало пятнадцати — после этого проблем с ними обычно не возникало.

Но Сафия насчитала уже двадцать ударов, а потом и вовсе сбилась со счета. Насколько она могла судить, истязуемый не был чернокожим. Нет, он был белым, вернее, очень смуглым, с кожей желтовато-бронзового оттенка, напоминавшей шкуру льва. Тростниковые палки мучителей оставляли на ней кровоточащие рубцы. С каждым ударом брызги крови разлетались в разные стороны, страшным дождем оседая на выбритых наголо головах и могучих, похожих на бычьи лопатки руках чернокожих евнухов. И по-прежнему ни одного крика, ни одного стона не срывалось с губ жертвы. Все его тело мучительно содрогалось, но казалось, оно сотрясается от ударов палок, потому что душа несчастного уже покинула истерзанную плоть.

— Пошли, моя красавица, — услышала Сафия шепот Нур Бану, которая ласково взяла ее за локоть. — Тебе не стоит на это смотреть. Такое зрелище не для твоих прекрасных глаз. Оно может расстроить тебя, и ты не сумеешь ласково встретить моего сына в постели.

Это уже что-то новенькое! До сих пор Нур Бану никогда не показывала, что душевное спокойствие любимицы Мурада хоть сколько-нибудь заботит ее. Жгучая ревность и соперничество давно и прочно разделили обеих женщин. Сафия прекрасно понимала, что мать Мурада ненавидит ее, боясь, что эта новая любовь вытеснит ее из сердца сына. Сафия слегка смутилась. Этого она не ожидала. Конечно, девушка понимала, что не должна упустить такую возможность. Она так давно мечтала об этом! Упускать шанс нельзя. Удача сама плыла к ней в руки: приручить мать принца, самую влиятельную женщину в гареме, вертеть ею, как захочется, — Господи, да о таком можно было только мечтать!

Но страшное зрелище, свидетельницей которого она случайно стала, заставило ее забыть обо всем. Если у Сафии и были намерения приручить Нур Бану, то сейчас они вылетели у нее из головы.

— Кто это? — шепотом спросила она, невольно содрогнувшись всем телом, когда пальцы Нур Бану сжали ее локоть. Девушка словно почувствовала ту жгучую боль, которую испытывала несчастная жертва.

— Гиацинт. Ты, должно быть, помнишь его. Евнух из гарема Михримы-султан. Да, да, видишь, как бывает. Она всегда была слишком доброй, дочь нашего господина и повелителя.

Теперь Сафия вспомнила его. Ее сбило с толку то, что лежавший перед ней мужчина был совершенно обнажен — великолепно вылепленную, с рельефной мускулатурой грудь, мощные стройные бедра она видела впервые. Раньше все это было скрыто длинными белыми одеждами с меховой оторочкой — их носили все евнухи гарема.

Но что за дурацкое имя! Гиацинт! Подумать только — дать подобное имя мужчине с таким потрясающим телом! Наверное, бедный парень сгорал со стыда!

— Но в чем его обвиняют? Что он такого сделал? Попортил одну из девственниц Михримы? — Сафия едва сдерживалась, чтобы не рассмеяться.

— Его застали с любимой фавориткой Селима, — раздраженно буркнула Нур Бану.

— Говоря «девственница», я просто пошутила. Насколько я могу судить, этот несчастный кастрат не только не в состоянии обесчестить кого-то из этих девиц, но вряд ли даже помнит, как это делается.

— Я не имела в виду одну из девушек Селима, — с презрением в голосе выплюнула Нур Бану. — Это был мальчик !

В глубине души Сафия порадовалась, что давно уже приучила себя никогда не выдавать своих чувств. Дать волю удивлению значило бы расписаться в преступной слабости. Поэтому она ограничилась тем, что просто пожала плечами.

— Да, думаю, известие об этой мерзкой шалости отнюдь не порадовало нашего господина и повелителя Селима. — В ее глазах, когда она смотрела на Нур Бану, читалась не столько жалость, сколько презрение. Подумать только — у этой старухи не хватило силы воли удержать собственного мужа от пристрастия к бутылке! А теперь вот еще и мальчики! Итак, наследник престола не только пьяница — он даже и не мужчина! Или?… Впрочем, такие мысли лучше держать при себе, спохватилась Сафия.

Очевидно, Нур Бану почувствовала в голосе Сафии какую-то неясную издевку, потому что смерила ее взглядом, каким гончар окидывает только что вышедший из его рук негодный, уродливый кувшин, прежде чем смахнуть его на землю. Пожилая женщина тут же взяла себя в руки, однако у Сафии екнуло в груди, и она поспешила принять обычный кроткий вид.