Елена Лебедева - Утомленная балом

— Да, я знаю, ты боготворишь Монферрана.

— И есть за что. Через несколько лет ты сама убедишься, когда будет закончено внутреннее убранство. Монферран намеревается привлечь к работе великого Карла.

— Неужели Брюллова? Но ведь его нет еще в столице!

— Да, и все мы как раз ожидаем его триумфального возвращения. И тогда величайший из храмов обретет гениального мастера.

За разговорами они не заметили, как вплотную приблизились к Исаакию. Стаси ждала их в условленном месте.

Николай Степанович и Лиза вышли на брусчатую мостовую перед храмом, а няне с детьми велели сидеть в коляске.

— Рады тебя видеть. Извини, что немного опоздали, — Лиза прикоснулась губами к прохладной щеке подруги.

Вересов поцеловал протянутую ему руку.

— Обещаю исправиться.

— Я совсем недолго ждала. Итак, что мы сегодня увидим? Мы с Лизой жаждем зрелища!

Лиза предложила:

— Почему бы не взглянуть на город с высоты птичьего полета? С высоты купола собора?

Стаси возразила:

— Но это опасно! Да и как мы туда поднимемся?

— По лесам, — объяснила Лиза. — Так же, как и все рабочие.

Рядом послышался хохот. Николай Степанович редко смеялся так долго и весело, как сейчас.

Лиза упрямо повторила:

— Да, по лесам! И я не отступлю от желания.

— Лиза, ну что такое тебе взбрело в голову, — Вересов теперь смотрел на жену серьезно. — Что за блажь?!

— Это не блажь. Я не сдвинусь с места, пока ты не согласишься провести нас наверх.

Николай Степанович задумался. Иногда Лиза его поражала. Ведь ей далеко не шестнадцать лет, а ведет себя, словно капризный ребенок. После минутного замешательства он сдался:

— Хорошо, будь по-твоему.

Вересов взял под руки спутниц, и все трое направились в сторону храма. По пути он, как мог, развлекал их историями:

— Можете себе представить, что в основание фундамента собора вбили более десяти тысяч свай? Ни одно строение в Петербурге не может похвастаться подобными размахами строительства! Когда начали забивать сваи, одна вдруг бесследно ушла под землю. Что такое? Стали забивать другую, но и та последовала за первой. То же самое случилось с третьей, четвертой, двадцать восьмой, сорок девятой… Каково?! Через некоторое время в Петербург поступает сообщение из Нью-Йорка: «Вы нам испортили мостовую!» — «От чего же мы?» — удивляются строители.

— «На торце бревна клеймо петербуржской лесной биржи “Громов и К”», — отвечает Америка.

— Это известный анекдот, — отозвалась Лиза.

Стаси начала рассказывать другую историю:

— А я слышала, что Монферран оттого так долго строит собор, что ему проезжая прорицательница предсказала смерть вскоре после завершения строительства.

— Ну уж это полная несуразица, — рассудил Вересов. — Полно, милая, не верь злым сплетням.

— Отчего же тогда собор все еще не достроен? — заинтересовалась Лиза.

— А оттого, что Исаакию придается слишком большое значение, — отвечала Стаси, — в салонах говорят: «Мост через Неву мы увидим, но дети наши не увидят, железную дорогу мы не увидим, но дети наши увидят, а Исаакиевский собор ни мы, ни дети наши не увидят».

— И с железной дорогой они ошибаются, — подвел черту Николай Степанович. — Согласитесь, ничего подобного Исаакию в Петербурге не было.

— А Казанский? — спросила Лиза.

— Для меня Исаакий Далматский — лучшее, что доводилось сооружать. Кроме того, он слишком дорого обходится казне. Если бы его отлили из серебра, он не был бы дороже, чем стоит теперь. Но полно об этом, — компания остановилась у храма. — Вы действительно хотите на леса? Не боитесь?

Подъем занял долгое время. Лиза опасалась подвернуть ногу, но все же поборола страх и справилась с подступающей к горлу дурнотой. А вот Стаси, бросив затею с подъемом, остановилась на полпути, ожидая, когда ее спутники вернутся.

Наконец Лиза очутилась на самом верху постройки, не веря, что смогла это сделать.

Далеко, насколько хватало глаз, тянулись крыши. Бесконечная, низкоэтажная равнина изредка прерывалась, ныряя в разливы площадей и глубины каналов — кровеносную систему города. Искрящиеся купола церквей вносили разнообразие в обыденную монотонность пейзажа.

Крыши, крыши… Так много крыш, ощетинившихся, точно иголками, кирпичными, дымящимися трубами. Дым при отсутствии ветра поднимался вертикально вверх, напоминая дорожки на небеса. Из каждого дома, в котором были камины и печи, поднималась такая дорожка. Теперь Лиза знала, что именно по таким дорожкам людские души отправляются к богу.

— Как прекрасно! — она глубоко вздохнула, с удовольствием отметив, что голова больше не кружится.

— Ты довольна?

— О, да! Подумать только! Ни одна женщина не поднималась так высоко!

Она слегка наклонилась вперед и посмотрела вниз. Николай Степанович ухватил ее сзади за талию, опасаясь, что жена может упасть.

Но Лиза больше не думала ни об ангелах, ни о боге. Ее внимание привлек выезжающий на площадь фаэтон, в котором сидела примечательная пара. Лиза сразу узнала мужчину — это был Митя. Рядом находилась полнокровная и разрумянившаяся, точно крестьянка на покосе, женщина.

«Это же Софья! Не может быть!»

Митя что-то говорил ей, близко придвинувшись, та в свою очередь внимательно слушала. Лиза не слышала разговора, но знала; Митя умеет владеть женским вниманием и делает это с присущей ему ловкостью. Вот Митя наклонился к Софье, шепча ей что-то на ухо. Вот кокетка взяла его за руку…

Лиза откинулась назад, попав в объятья мужа.

— Николенька, пойдем отсюда. Кружится голова.

Она отвернулась, спрятала лицо. Плакать сейчас было нельзя — неуместные рыдания только подольют масла в огонь.

Вересов шептал над ухом, бережно поддерживая ее по пути вниз:

— Потерпи, дорогая… вот здесь не оступись, осторожнее… Тебе все еще плохо?

Наконец они спустились на площадь.

Лиза отстранилась от мужа, вдохнула полной грудью. Нужно было осмотреться, не виднеется ли поблизости тот самый фаэтон?

Вересов продолжал придерживать Лизу за локоть:

— Как твоя голова?

— Не беспокойся. Женские недомогания появляются так же быстро, как и проходят. Голова больше не кружится.

Фаэтона с Митей нигде не было видно. Вероятно, пока Вересовы спускались, он скрылся из вида. Неужели Лиза обозналась и приняла за Митю другого? Но мужчина в фаэтоне был одет так щегольски, да и ткань была та же, что ошибиться вряд ли было возможно.

Лизу захлестнула волна гнева. Она злилась на себя, на Софью, но больше всего на Митю за его вероломство.

Софье он тоже признавался в любви? Засыпал письмами? Дарил цветы? А может быть, он уже совратил ее? Лиза не могла в это поверить.

Николай Степанович не переставал удивляться тому, как жена на глазах менялась: