Елена Арсеньева - Пани царица

Немного отдышавшись и убедившись в подобии некоторой безопасности, Иван Мартынович с Мариной опять стали размышлять, как бы добраться до власти. Задумали они накликать на Русь персидского шаха Аббаса, втянуть в игру и Турцию, поднять юртовских татар, ногаев, волжских казаков, стянуть к себе все бродячие шайки черкесов и русских воров Московского государства и со всеми идти вверх по Волге, покорять своей власти города. На это нужны были немалые деньги, но Заруцкий покорил своей властью рыбные учуги [79] Частокол поперек реки, загородка для непропуска и улова рыбы (волж. устар. ). и обратил их в свои доходы, лишив Московское государство этого богатого источника.

Любое сопротивление, даже попытка его, в Астрахани подавлялось безжалостно и страшно. Людей хватали, мучили огнем, топили заживо. Дня не проходило без казни…

Тем временем едва возникшая государственная власть в России взялась за искоренение всяческого воровства и разбоя. Сначала меры были предприняты кроткие – направлены грамоты к Заруцкому и подобным ему людям: либо разбои прекратить и сдаться, либо ослушников ждет царский гнев и Божие взыскание в день Страшного суда. Одновременно пошли грамоты в ближние к Астрахани города, донским, волжским, яицким казакам с наказом не верить ни в чем злодейской прелести Ивашки Заруцкого и сендомирской дочери, быть в единении с Московским государством и идти в государеву службу.

Марине порою чудилось, что она стоит на крохотном пятачке зеленой травы, а вокруг все объято огнем. И шагнуть за спасением некуда, и огонь все ближе и ближе. Она чуяла, что часы ее отважного и безумного любовника сочтены, и каждый день жила под страхом мятежа – такого же, какой пережила однажды в Москве. Больше всего боялась она теперь набатного звона, оттого и запретила в Астрахани бить в колокола: якобы оттого, что ее сын царевич пугается звона. Царевича втихомолку звали в Астрахани воренком, и ненависть к «польской безбожнице» еще пуще выросла.

Душа у Марины от испытаний и бед стала вещая – куда там каким-нибудь смоленским и ярославским знахаркам, даже и сама Олена-юродивая небось позавидовала бы.

Опасения ее сбылись в точности. Когда пришла на Вербной неделе к Заруцкому ватага воровских волжских казаков, среди астраханцев разошлись слухи, будто намерены они горожан побить во время заутрени Светлого Христова воскресения и завладеть их имуществом.

И вот колокола в Астрахани зазвонили… возвещая то же самое, что они уже возвестили Марине в Москве ровно семь лет назад. Весь город поднялся на Заруцкого. А в это время к Астрахани уже подходили полки царского воеводы Одоевского. Насилу успели Иван Мартынович с Мариной, сыном и несколькими близкими людьми, среди которых были и Барбара с де Мелло, уйти из города. Одоевский вступил в Астрахань победителем, с иконой Казанской Божьей Матери.

А беглецы тем временем искали спасения уже на Яике. Конечно, не у добрых людей, а у таких же лиходеев, государевых преступников, какими были и сами. Меж ними славился Треня Ус. К нему-то и кинулись было за спасением… да только отчего ж почудилось Марине при виде этого светлоглазого лица, что попала она не к спасителю, а к своему самому лютому ворогу?

– Ну какой же ты Димитрий? Ты не Димитрий. Ты – Ивашка Заруцкий, такой же вор и разбойник, как я! Вот она – да, она – Марина Юрьевна, ца-ри-ца… Треня смачно сплюнул.

– А тебе не все ли равно? – ухмыльнулся Заруцкий, который понимал: ссориться с Треней им никак нельзя. Это ведь их последнее прибежище! У него пусть и в непочете, зато можно как-то отсидеться, прикинуть, что дальше делать. Вот кабы в Персию податься… – Хоть горшком называй, только в печку не сажай! – Так оно, – кивнул Треня. – Только вот какое дело, пан атаман: про Димитрия ничего не скажу, царевым людям без разницы, есть он где на свете или нет, а касаемо тебя разосланы по стране грамоты: хватать тебя и держать в оковах, об чем немедля известить власти. За это награду сулят, а коли кто известен станет как твой потаковник, того вместе с тобой на кол.

– Не пугай, сделай милость, – попросил Заруцкий с волчьей улыбкой. – Уж пуганые. Коли не хочешь приюта нам дать, уйдем от тебя, только дай нам лошадей – переволочься до Самары.

– Лошадей тебе? – задумчиво спросил Треня. – А это за что? За какие такие благодеяния я тебе должен способствовать? Откуда ты знаешь, может, у меня к тебе счет есть великий, по которому я с тебя сейчас спрошу?

У Марины похолодели руки. Так вот оно что… Этот человек был обижен Заруцким! Быть может, Иван в своей бессмысленной, нерассуждающей жестокости, жертвой которой стало столько народу, убил отца или мать Трени? Как ни зверообразен тот, как ни лют, но даже у лютого зверя есть отец и мать, братья и сестры. Небось были они и у Трени. Судя по имени, он был третьим сыном в своей семье. А что, если Заруцкий убил всех, кроме него?! Тогда месть его может быть ужасна!

Но, может быть, удастся умилосердить его, чтобы пожалел бедную женщину и ее сына? Ради Янека она готова на многое… даже расстаться с Заруцким, даже его предать.

Оглянулась на сына, который устало поник на плечо измученной Барбары; моляще посмотрела на Треню – и стиснула руки у горла:

– Ради Христа, ради Господа… ну коли атаман тебя чем-то прогневил, но за что меня, безвинную, караешь? Меня и маленство [80] Младенца (польск. ). мое? Отпусти… Избавь от беды! Помоги!

Треня мгновение в упор смотрел на нее своими чуть навыкате голубыми глазами, потом улыбка медленно растянула его изрубленный рот, сделав лицо еще более пугающим:

– На атамана у меня злобы никакой нет, по мне, так пусть он сейчас идет восвояси… коли успеет скрыться до подхода государевых людей. А вот ты жалобить меня брось, Марина Юрьевна! Пустое это. Напрасно это! Для тебя у меня не будет ни доброго слова, ни пощады.

Марина отшатнулась, не веря ушам.

Не будет для нее пощады?! Но почему? Что она ему сделала? Или это какой-то давний враг подослал к ней Треню?

Нет, не может быть, ведь они с Заруцким сами, по своей воле приплыли к яицкому атаману. За что же Треня ее ненавидит?

Недоумевающе оглянулась на Барбару, словно за подтверждением, – и вдруг увидела, что подруга, одной рукой придерживая Янека, другой чертит в воздухе кресты, словно изгоняя нечистую силу.

Вдруг затопали чьи-то торопливые шаги по крыльцу; в избу Трени ворвались два оборванных казака. Все обернулись к ним.

– Прибыли они, государь атаман! – возвестил невысокий, юркий казак. – И воевода, и стрельцы. Велено вести супостатов.

– Коли так, вяжите их! – махнул рукой Треня, и четверо могучих мужиков навалились на Заруцкого, настолько ошеломленного происходящим, что он не сразу начал вырываться. И все, упустил миг – на плечи ему насели еще двое, повалили, повязали, забили рот кляпом, чтобы не ревел страшно, не проклинал черно.