Елена Арсеньева - Страсть Северной Мессалины

Да, принц Георг знал, что говорил!

Скрипка наконец-то перестала пиликать. Император оглянулся через плечо на свою даму, на минуту сделавшись столь же кривобоким, как она. Надувшись, дама передернула костлявыми плечами и поджала губы.

Император с тяжким, обреченным вздохом повернулся и угрюмо взглянул на дядю.

– Ладно, ваша взяла, – сердито сказал он и тут же заорал во все горло, словно фельдфебель на просторном плацу: – Барятинский! Отставить!

Барятинский, который все еще топтался в прихожей, надеясь на чудо, ворвался с радостным, оживленным лицом.

– Отбой тревоги, – недовольно сказал император. – К жене моей не ходи. Так и быть! – И вдруг снова заорал: – А поди ты к камергеру Строганову да посади его под домашний арест! За что, спросит, так ты скажи: сам знаешь, за что! Ну, чего стоишь? Кру-гом! Ша-гом а-арш!

Барятинского словно ветром вынесло из комнаты. Итак, несчастному Строганову предстояло поплатиться за сочувствие к императрице. Хоть кто-то, по мысли Петра, должен быть сегодня наказан!

«Ладно хоть не Екатерина», – подумал принц Голштинский и счел за благо больше не вмешиваться.

Император снова принялся терзать скрипочку. Дама, сохраняя недовольное выражение лица (арест Строганова, судя по всему, был слишком малой жертвой ее тщеславию!), плюхнулась на канапе и резко задрала ноги на крохотный позолоченный столик. Юбки сбились, и принц Георг мысленно ахнул: ее ноги и впрямь были обуты в высокие гвардейские сапоги!

Правда, без шпор.

– Вы любите собак, миледи?

Даша обернулась.

Голос незнакомый, выговор чужой, а это лицо – длинное, с длинным носом (немножко лошадиное, вот смешно!), бледное и голубоглазое – она уже где-то видела. Но не вспомнить. Ну, немудрено, сейчас столько лиц вокруг мелькает, не то что в былые времена, когда она сиднем сидела в дедовском доме – годами, почти не видя чужих людей. Еще не отучилась дичиться, хотя при дворе ее знай осмеивают все кому не лень, кроме Шкуриной, задушевной подруги. Ну и еще один человек не насмехается. А впрочем, он вообще на Дашу не глядит, он ее не замечает…

А этот, голубоглазый с длинным носом, и замечает, и глядит, и даже улыбается. Снял треуголку с соломенных, чуть тронутых не то сединой, не то пудрою волос, поклонился.

И тут Даша его вспомнила! В тот памятный день, когда они с теткой явились ко двору просить протекции для Даши, эти глаза были чуть ли не единственными, смотревшими на Дашу сочувственно. Она-то думала, весь тот день, все лица слились в ее памяти в единое, неразличимое пятно, – ан нет!

И сейчас – то же дружеское выражение, которое она запомнила. Боже мой, как давно никто не смотрел на Дашу так приветливо, так располагающе к откровенности и к доверию! Даша так обрадовалась, что ляпнула не подумав:

– Люблю ли я собак? Терпеть не могу!

Голубые глаза омрачились:

– О, сколь прискорбно мне это слышать! Собаки – наши самые верные друзья, гораздо вернее людей.

– Эти-то? – пренебрежительно потянула Даша за сворку. – Да какие ж они друзья? Это игрушки.

– В самом деле? – улыбнулся незнакомец. – Для чего же вы в них играете, коли они вам никакого удовольствия не доставляют?

– Да ведь игрушки это не мои, – усмехнулась Даша. – Что мне приказали, то я и делаю. Я вас видела прежде, вы, наверное, при дворе завсегдатай и не можете не знать, что это собаки государыни.

– Сказать правду, я бываю лишь на светских раутах да на балах, а в подробности частной жизни ее величества не слишком посвящен, – сказал смущенно незнакомец. – Позвольте отрекомендоваться: лорд Фицгерберт. – И он отвесил поклон, почтительностью которого осталась бы довольна даже императрица.

– Мое имя княжна Дарья Щербатова, я фрейлина императрицы, – сказала девушка, отвечая реверансом, которым остался бы доволен император. Правда, болонка и шпиц из сворки вздумали в это время рвануться в сторону, отчего несколько испортили безупречность Дашиного реверанса, так что император, пожалуй, все же остался бы недоволен. Но никакого императора поблизости не имелось, так что Даша не слишком волновалась. К тому же лорд Фицгерберт, чудилось, никакой оплошности не заметил и смотрел на Дашу с прежним восхищением. – Так вы англичанин… Вообразите, сударь, вот эти левретки – тоже в некотором роде англичанки.

– Их привезли из Англии? – улыбнулся Фицгерберт.

– Не их самих, но их предка. Звали его Сэр Томас Андерсон. Его подарил государыне какой-то доктор… забыла фамилию… ну, словом, он оспу лечить начал.

– О, – с уважением сказал Фицгерберт, – это мистер Томас Димсдейл [11] Томас Димсдейл был приглашен Екатериной Второй в 1768 году и положил начало оспопрививанию в России. . Я много слышал о нем, однако не знал, что он положил начало не только оспопрививанию в России, но и разведению левреток!

– О да, – уныло сказала Даша. – И теперь этих левреток, которые народились от Сэра Томаса Андерсона и его жен, Княгини Андерсон и Мими Андерсон, – огромное количество. В какой русский дом познатней ни заглянете – к Нарышкиным ли, Орловым, Волконским, да к кому угодно! – везде семейство Андерсон проживает. Ну и во дворце шагу от них не ступить. Их целая дюжина. Я сейчас выгуливаю трех, да еще четыре фрейлины тем же заняты. Эти собачки покою нам не дают! Государыня их обожает. Вы не поверите, ее величество позволяет им спать в ногах своей кровати – на маленьких тюфячках под атласными покрывальцами. Идет ли она в столовую, за ней непременно бежит какая-нибудь шавка…

– Извините? – прервал Фицгерберт с самым озадаченным видом. – Я не настолько хорошо знаю русский язык. Я с удовольствием его изучаю, но в нем слишком много слов… Что такое шавка? Это порода собак?

Даша прикусила язык. Разве объяснишь этому приятному господину, что она непочтительно отозвалась о собачках императрицы? Надо быть поосторожней. Что-то она слишком уж разболталась с незнакомым человеком!

– Ну… Это просто ласковое название хорошеньких собачек, – сделала фрейлина попытку вывернуться. – Извините, сударь, мне пора идти, вы сами видите, они не хотят на месте сидеть, – показала она на собачонок, которые пытались утянуть ее в глубь сада. – Меня ведь послали их выгуливать, а не языком молоть.

Фицгерберт опять посмотрел озадаченно:

– О, миледи… Что значит – языком молоть?!

– Это значит болтать, – вздохнула Даша. – Прошу прощения, я вас покину…

– О нет! – моляще воскликнул Фицгерберт. – Молю вас, не уходите! Я несколько лет в России и не перестаю дивиться, насколько замкнуты ваши соотечественники. Во всяком постороннем, особенно в иностранце, они готовы видеть врага. Говорят какие-то обязательные слова, а сами смотрят недоверчиво, неприязненно… Вы совсем другая, миледи. У вас не только красивое, но и доброе лицо.