Елена Арсеньева - Страсть Северной Мессалины

Фицгерберт хохотал еще громче. Приятная прогулка продолжалась.

Императрица подумала, что надо бы бросить это пустое занятие – воспоминания. Бросить и заснуть. Свинопас не придет – это понятно. Может быть, он давно и спокойно спит. Может быть, не спит. Но уж точно не занят прошлым! Он живет настоящим. Или настоящей ? Женщина? Другая женщина?

И она снова задумалась о камушке, который попадает в сапог, но которого сначала не замечаешь, а потом…

Такое уже было в ее жизни. Через муки ревности, через подозрения приходилось продираться не раз.

Как подумаешь, самое смешное, что единственная женщина, к которой она никогда не ревновала, была любовницей ее собственного законного, венчанного мужа! Все та же Елизавета Воронцова, носившая под юбкой кавалерийские сапоги, хоть и без шпор…

Конечно, будь ее воля, графиня Елизавета Романовна Воронцова носила бы и шпоры, однако вот беда – тогда и вовсе шагу не ступить, запутаешься в юбках. Юбок и прочих дамских штучек вроде неудобных тяжелых фижм Елизавета Романовна терпеть не могла, с превеликим удовольствием хаживала бы в мужском гвардейском костюме, но фижмы и корсет кое-как скрывали недостатки ее сложения, а лосины и мундир в обтяжку выставляли их на всеобщее обозрение. Конечно, императору она нравилась именно такая, поэтому в его покоях, когда они оставались одни или в компании друзей-собутыльников, Елизавета щеголяла в голштинской желтой форме, выпуская из зубов чубук только для того, чтобы приложиться к винной кружке или витиевато выругаться. Именно эти ее казарменные замашки и приводили императора в наибольший восторг, возбуждали его так, что порою он не в силах был досидеть до конца застолья и в разгар пирушки уволакивал свою фаворитку в спальню, где они валились на кровать, даже не сняв сапоги.

Елизавета очаровала императора именно потому, что была такой же, как он: по-детски непоследовательной, переменчивой в настроениях, вспыльчивой, не сдержанной на язык, обожающей крепко выругаться, а иной раз не лезущей в карман не только за словом, но и за тумаком, который она могла отвесить своему венценосному любовнику. Во всем, от внешности до манер, она была совершенной противоположностью его жене. Кроме того, Елизавета была очаровательно молода. Ведь когда они стали любовниками, великому князю было уже двадцать шесть, а Елизавете – всего пятнадцать. И Петр подогнал фаворитку под себя, как подгоняют мундир, прежде бывший малость не впору. Воспитал по образу своему и подобию. Императрица Елизавета Петровна и вообразить не могла, что с ее фрейлиной может произойти такое превращение!

Елизавета Романовна попала в эту должность еще в одиннадцать лет, однако и в таком нежном возрасте не отличалась привлекательностью. В тот день 1749 года императрица Елизавета Петровна взяла ко двору двух юных графинь Воронцовых, племянниц вице-канцлера Михаила Илларионовича Воронцова и дочерей его брата Романа, носившего прозвище «Большой карман»: граф Роман был известен своей жадностью и вороватостью. Старшую из графинь, четырнадцатилетнюю Марию, более или менее приглядную, Елизавета Петровна определила к себе в фрейлины, а младшую, Елизавету, отдала великой княгине.

При виде новой фрейлины Екатерину охватило уныние: девочка была очень некрасива, с грубыми чертами и оливковым цветом лица. И неопрятна до крайности! Вдобавок ко всему обе сестры, едва приехав в Петербург, подхватили оспу. Но если внешность Марии не пострадала, то Елизавета вовсе обезобразилась, и теперь лицо ее было покрыто даже не оспинами, а рубцами. Лишь жалость к маленькой уродливой неряхе и заставила Екатерину Алексеевну не спорить против назначения такой фрейлины.

У графа Романа была еще одна дочь, Дарья, однако в ту пору ей еще не было и семи лет.

Елизавета при дворе быстро освоилась, пообтесалась и даже, как говорится, немного изрослась, то есть стала не такая уж страшненькая. А может, к ней просто пригляделись. И порой Екатерина Алексеевна думала, что кабы эта девица могла всю жизнь провести, стоя в каком-нибудь углу, томно потупясь и не произнося ни слова, то, очень может быть, кто-нибудь ею бы пленился и даже замуж взял по горячности. Но стоило Елизавете Романовне отлипнуть от стеночки, сделать хотя бы шажок своей ковыляющей походкой, а главное, открыть свой тонкогубый ротик – тогда хоть святых выноси! От нее хотелось отшатнуться, а желательно сбежать в другую комнату. Или в другой город. Однако великой княгине и в голову не могло бы взбрести, что именно эта, мягко выражаясь, невзрачная девица привлечет самое страстное внимание ее, Екатерины Алексеевны, супруга. И не просто привлечет, а словно бы прикует его к себе – на всю жизнь.

А впрочем, именно этого и следовало ожидать. Великого князя Петра отчего-то всю жизнь тянуло именно к особам не просто неказистым, но и страдающим каким-то физическим недостатком. Были у великого князя то одни, то другие увлечения, однако вскоре великая княгиня заметила, что Петр Федорович все чаще проводит время не со своими голштинцами, а в компании жены – и ее фрейлин. Недолгое время понадобилось Екатерине, чтобы установить, кто именно является для него приманкой. Нет, не она сама, отнюдь! Приманкой оказалась наиболее неприглядная из девушек, которая тратила массу сил и притираний, чтобы скрыть оспины, избороздившие ее лицо, и преобразить его некрасивый цвет.

Теперь каждый вечер великий князь вел с ней нескончаемые разговоры или играл в карты, причем оба так азартно шваркали ими об стол и выкрикивали масти, что заглушали и другие беседы, и пение, и музыку. Утихомирить их было невозможно, и Екатерина Алексеевна частенько удалялась в постель с мигренью. Когда же она из чувства самосохранения пыталась скрыться в придворном театре, Петр страшно злился. Ведь фрейлины обязаны были сопровождать свою госпожу, а это значило, что он проведет вечер без карточной игры и возбуждающей переглядки с Елизаветой Романовной! Великий князь на дух не выносил русский театр, и даже зарождающаяся страсть к молодой графине Воронцовой не могла заставить его высидеть там хотя бы четверти часа.

В конце концов одной лишь карточной игры с милой его сердцу страхолюдиной Петру стало мало. Тем более что графиню приводили в явный восторг грубые щипки и лапанья, которыми ее удостаивал наследник русского престола. Елизавета Романовна все чаще захаживала на его половину и принимала участие в пирушках, где вела себя с гвардейской непосредственностью и чувствовала себя совершенно в своей тарелке. И тут Петр мог тискать ее сколько душе угодно! Когда она возвращалась, от нее так несло табачищем и винищем, что другие фрейлины были не в силах спать с нею в одной комнате. Впрочем, все чаще случалось так, что фрейлина Воронцова ночевать не возвращалась… По совпадению, именно в те же ночи великий князь пренебрегал обществом супруги.