Лоретта Чейз - Вчерашний скандал

Она развернула листы. Перегрину снова бросилось в глаза её кольцо. Он сосредоточился на чертеже и смотрел на него, пока его разум тоже не сосредоточился на бумаге.

— Если это число означает основание стены, — проговорил граф, указывая на рисунок, — то это слишком широко для комнаты, где мы сейчас находимся. Длинная сторона этой комнаты не более девяти футов. На рисунке указана цифра двенадцать. Что может быть весьма приблизительным. Как много комнат насчитывают около двенадцати футов в длину? Большинство комнат южной башни имеют такой размер. И комната Хэррика тоже.

— Как насчёт высоты? — спросила Оливия. — Если это число означает высоту комнаты, то поле поиска значительно сузится. Это исключает большую часть комнат главного этажа.

— И комнаты Хэррика, в том числе.

— Вот, — сказала она. — Рядом с разрушенной лестницей в подвал. Антресоль над бюветом. Это оно.

Лайл повернул голову, чтобы посмотреть на неё. Щёки Оливии вспыхнули румянцем. Её сияющий синий взор встретился с его взглядом. Его глаза переместились на её губы, находившиеся на расстоянии вздоха.

— Всё. Хватит. — Заявил он. — Я так не могу.

— Что? — тихо спросила Оливия. — Что ты не можешь?

— Притворяться, — ответил Лайл. — У меня это плохо получается.

Он приподнял её над полом и поцеловал.

Поцелуй был жёсткий и бескомпромиссный, столь же непоколебимый, как сам Перегрин в своих поступках. Оливия ответила на поцелуй, вкладывая в него всю себя, и ногами обвила его бёдра. Его руки соскользнули, чтобы сжать её ягодицы.

Лайл посадил девушку на стол, разорвав их поцелуй, и снял её руки со своей шеи. Оливия подумала, что задушит его, если он сейчас остановится.

Он повернулся и подошёл к двери на лестницу. Ты труп , про себя подумала Оливия.

Он запер дверь на задвижку. Затем граф поднял кресло, поднёс к другой двери и подсунул под ручку.

Он вернулся и встал прямо перед нею.

— Вот, позволь мне помочь тебе избавиться от этой мокрой одежды, — сказал Перегрин.

Оливия посмотрела на себя и ответила:

— Но я не мокрая.

— А мы притворимся, — предложил он очень тихо.

Оливия почувствовала, как его голос вызывает у неё дрожь от шеи вдоль всей спины.

— Хорошо, — согласилась она.

Лайл положил руки ей на плечи. Он снял с неё шаль и отбросил в сторону. Затем он провёл пальцами по её затылку. И расстегнул первую застёжку на платье Оливии. Потом вторую. Третью.

Крючки были крохотные, однако он расстёгивал их, один за другим. Всё это время его взгляд не отрывался от её лица, и она не могла отвести от него взгляд, от серебра его очей.

Он расстегнул большие по размеру крючки на талии. Оливия почувствовала, как платье разошлось на спине. Он приспустил лиф и развязал ленты рукавов. Он склонил голову и расстегнул маленькие жемчужные пуговки на запястьях. Правая рука. Левая рука.

Оливия заворожено смотрела на макушку его головы, на шелковистые золотые волосы. Позднее она расчешет их пальцами. Позднее она будет прикасаться к нему везде. А пока пусть он делает с ней, что хочет.

Лайл опустил лиф её платья до талии. И потянул. Она приподняла бёдра, и он снял платье, позволив одежде упасть на пол.

Он молчал.

Оливия тоже не говорила ни слова. Стояла совершенная тишина. Никаких слов. Идеально. Только звуки их дыхания и прикосновений рук к одежде и коже.

Перегрин был так настойчив. Методичен. Он развязал завязки её нижних юбок, стянул их и сбросил на пол, ногой откидывая в сторону. Он наклонился через плечо Оливии и стал развязывать тесёмки корсета.

У неё участилось дыхание. У него тоже. Она это слышала. Но ни слова не было произнесено. Они не нуждаются в словах, только не сейчас.

Лайл снял с девушки корсет. Сорочка, которую больше ничего не удерживало, сползла у неё с плеча, обнажая одну грудь. Оливия не пыталась её прикрыть. Как и Перегрин. Он оставил сорочку на месте и принялся за её панталоны.

Щекочущие ощущения разливались у Оливии под кожей.

Перегрин развязал ленты и снял с неё панталоны. Они оказались наверху вороха остальной одежды. Затем её чулки. И тогда он снял с неё нижнюю рубашку через голову.

Оливия сидела, нагая, на столе, дрожа каждым дюймом своего тела. Лайл оставался полностью одетым.

В глубине живота у Оливии что-то прыгало и переворачивалось. Она сидела совершенно неподвижно.

Он посмотрел на неё, взгляд его серебристых глаз касался кожи, подобно ласке. Оливия чувствовала его у себя под кожей, где все ощущения устремлялись к тайному месту между ног.

Тут Лайл наклонился к ней. Она думала, что он её поцелует, и раскрыла губы.

Но он поцеловал её в щёку. А потом слегка лизнул.

Девушка задрожала.

Не от холода. Её кожа горела, словно в огне. Внутри у неё было жарко и беспокойно.

Перегрин лизал её. Везде. Легкие прикосновения его языка. Касания его губ. К её уху. К горлу. К груди. К рукам. К ладоням. Он встал на колени и провёл губами и языком по её ногам. Он перецеловал её ступни, пальчик за пальчиком. Методично. Крайне внимательно.

Глубоко внизу живота Оливия чувствовала сводящее с ума беспокойство, как ранка, которую нельзя почесать.

О, Господь Всемогущий, все боги, Зевс и прочие, ангелы, святые и мученики, и вы, божества с головами крокодилов и ибисов . Перегрин снова покрыл поцелуями её ногу до самых ворот её женственности.

Оливия вскрикнула, или так ей показалось, и эхо крика прозвучало в маленькой комнате.

Он положил ей руку на живот и надавил. Оливия послушно легла на стол, извиваясь, постанывая и произнося бессмысленные слова.

О Боже мой о Боже мой о Боже мой…

У неё внутри изверглись вулканы, она задрожала, и её накрыло мощной огненной волной, которая возносила её всё выше и выше, швырнула в небо и сбросила на землю, разбитую вдребезги.

О Боже мой о Боже мой о Боже мой.

Раздался голос Перегрина, хриплый и тихий:

— Ты вся дрожишь. Мне придётся согреть тебя изнутри.

— Ради всего святого, Лайл, скорее!

Она расслышала его короткий смешок и шорох одежды. Тут он вошёл в неё. Она метнулась к нему, с широко раскрытыми глазами, и попала прямо в его объятия.

Перегрин замер, тоже раскрыв глаза:

— Больно?

— Нет. О, нет. Совершенно наоборот…. О, Лайл. Боже мой.

Прошлой ночью ей было больно, она чувствовала жжение даже в самые лучшие моменты. На сей раз всё оказалось по-другому. Он наполнил её собой, он был горячим и таким замечательным. Оливия потянулась к его плечам, чтобы прижаться к нему теснее и полнее ощущать. Она пошевелила бёдрами.

— О, да, — произнесла она. — Вот так.

На ней не было ни клочка ткани, а его единственная обнажённая часть тела — член, ритмично двигающийся у неё внутри, и это было чудесно. Чудесно быть нагой. Чудесно чувствовать его в себе.