Робин Максвелл - Синьора да Винчи

— Известно ли тебе, что я отверг уже с дюжину его приглашений? — вопросил Савонарола.

Я с глуповатым видом покачала головой.

— Знаешь ли ты, что в этом письме? — Савонарола обернулся и взглянул мне прямо в лицо.

— Да, святой отец. Лоренцо…

— Тиран Медичи, — одернул меня приор.

— Тиран Медичи, — послушно повторила за ним я, — в полной мере осознал свои грехи и, лежа на смертном одре, желает вам исповедоваться.

— Он сейчас в Кареджи?

— Да.

— Он не расставил мне на пути ловушек?

— Что вы, святой отец! Конец его близится, и он вдруг узрел зияющую пропасть прожитой им греховной жизни. Он жаждет спасения. — Я опустилась перед приором на колени. — Прошу вас, будьте милосердны!

— Я где-то тебя уже видел?.. — Савонарола подозрительно прищурился.

— Да, святой отец. — Я потупилась. — Несколько лет тому назад за нарушение заповедей Божьих ваши «ангелы» привели меня в Ночную канцелярию. Там я сразу осознал пагубность своих заблуждений. Мне даже посчастливилось лично от вас получить наставления, как жить честно и праведно.

— А ты все равно водишься с Медичи? — обличил он меня.

— Лишь с недавних пор, святой отец! С тех самых пор, как я стал направлять его мысли к Господу. Прошу вас!.. — Я схватила настоятеля за руку и заставила себя поцеловать ее. — Выслушайте же его исповедь! Не допустите его кончины без покаяния!

— Она близка?

— Ему остались считаные часы. Врачи говорят, что до утра он не доживет.

— Оставь меня, — махнул рукой Савонарола.

— Но вы же навестите его? — не отступала я. — Эту душу не грех и спасти! Подумайте, сколько людей воспрянут духом, когда узнают, что вы помогли Лоренцо де Медичи выйти из тьмы к свету!

Я решилась взглянуть на Савонаролу — он задумчиво кивал в ответ на мои слова. Я снова быстро потупила взор.

— Встань, — велел он. — Я посещу этого презренного злодея. Господь милостив, и в Его воле спасти грешника даже на краю геенны огненной.

— О, благодарю вас, благодарю! — вскричала я, покрывая поцелуями руку настоятеля.

Затем я встала, сдерживая подступившую к горлу тошноту. Не в силах еще раз взглянуть в ненавистное лицо, я вышла из кельи и без промедления покинула монастырь. Оказавшись на улице Ларга и убедившись, что никто меня не видит, я сплюнула, освобождаясь от мерзости недавней встречи, и коротким путем добралась до дворца Медичи. У парадного входа я задержалась и украдкой оглянулась на Сан-Марко.

Из ворот монастыря высыпали на улицу «ангелы». За ней появилась карета. Показался приор в сопровождении толпы монахов-доминиканцев. Они помогли Савонароле усесться в карету и проводили его до ворот.

Вскоре на улице Ларга стали собираться горожане. «Ангелы» сделали свое дело: многих уже облетела весть о том, что Il Magnifico призвал Савонаролу, чтобы исповедоваться. Зная, что начало положено и новости об успешном продвижении нашего замысла появятся лишь через несколько часов, я поспешила скрыться во дворце.

Во внутреннем дворике, помимо нескольких стражей, не было ни души. Двери библиотеки были распахнуты, а полки в ней — отталкивающе пусты. Я закрыла за собой дверь и подошла к стражнику, охранявшему подножие лестницы.

— Вы видели его? — спросил он.

— Он держится как герой, — кивнула я, — и настроен умереть как мужчина.

Охранник разрыдался. Он отодвинулся и пропустил меня наверх. С осознанием, что пришла сюда в последний раз, я поднялась на второй этаж, теперь совершенно опустелый.

«Вот былая обитель истинного величия, — думала я, — доселе, пожалуй, невиданного и теперь уже безвозвратно утерянного».

Великолепие дворца — вознесшиеся ввысь колоннады, скульптурные изваяния, картины и сады — никуда не делось, но прежде дом Медичи был населен еще чем-то, грандиозным и неосязаемым.

Мир в семье. Заботливость, пылкость, гордость за родных. Почтительность к предкам и надежды на потомков. Верность. Великодушие. Милосердие. Всему этому суждено было умереть вместе с Лоренцо. Пора великих миновала.

Так я размышляла, шагая по гулким коридорам дворца Я зашла в парадную гостиную, заглянула в молельню, украшенную фресками Гоццоли. [45] Беноццо Гоццоли (1420–1497) — итальянский художник, автор многочисленных фресок. На восточной стене молельни я долго рассматривала два изображения того, кто позже сделался правителем Флорентийской республики. Художник воплотил наследника Медичи и в виде прекрасного юноши со светлыми локонами, восседающего на гордом скакуне, и смугловатым школяром с приплюснутым носом и в красной шапочке, почти затерявшимся среди сверстников.

Я думала о том, как жизненно верны оба этих портрета. Лоренцо был одинаково своим и среди принцев, и среди философов. Нахальный. Скрытный. Игривый. Бесстрашный. Простосердечный. Царственный. Скромный. Щедрый. Добрый.

Il Magnifico… Он вполне заслужил этот титул. И мне выпала честь любить такого человека. В этот момент он лежал на смертном ложе, и кровь разносила по его жилам истолченные жемчуга и алмазы. С последним вздохом он нашепчет тайну на ухо самому дьяволу, и тонкое кинжальное лезвие лжи отыщет неприметную брешь в сверкающей броне фальшивого праведника.

Лоренцо… Флоренция.

Вместе они пребудут вечно, до скончания веков.

Сидя в одиночестве в парадной гостиной, я слушала, как нарастает на улице рев толпы, нетерпеливо ожидающей возвращения Савонаролы. Усилием воли я сохраняла бесчувствие и душевную онемелость, понимая, что, позволь я себе выпустить изнутри хоть толику переживаний, моя связь с реальностью тут же пошатнется. Тогда мне, как нашему другу Силио Фичино, тоже привидятся битвы небесных призраков или, как той несчастной женщине, разъяренный бык в церкви. Для нашего общего блага, ради Флоренции и ради памяти о Лоренцо я не должна была лишаться здравомыслия. Свою скорбь я могла оставить на потом — потом у меня будет на нее довольно времени.

Толпа внизу оглушительно загудела — по ее реву я поняла, что вернулся настоятель. Кое-как спустившись по лестнице и выйдя на площадь, я увидела, что вся улица запружена людьми, спешащими к монастырской часовне. Врезаясь в людскую массу и раздвигая ее, словно корабельный нос волны, я принялась прокладывать дорогу ко входу в часовню.

На ее ступенях царил приор, кипевший неистовым религиозным пылом.

— Чада мои! — выкрикнул он, мгновенно утихомирив шум толпы. — Я привез важные вести! Тиран Медичи скончался! Вы помните мои проповеди! Вы все помните, что я предсказывал его кончину на этот год!

Горожане начали перешептываться. Мои колени подкашивались, но я стойко ждала продолжения, обещавшего гораздо худшее.

— Когда я прибыл в его сатанинское логово в Кареджи, небеса полыхнули ярким огнем! Я содрогнулся при виде того пламени, хотя знал, что это знак Господень, ниспосланный мне, чтобы я спас сего грешника! В своей роскошной постели он корчился в муках — не столько телесных, сколько духовных, ибо он осознал, как богомерзко он прожил земную жизнь! Убоявшись умереть без покаяния и стеная от страха перед геенной огненной, тиран умолял меня отпустить ему грехи.