Робин Максвелл - Синьора да Винчи

Разумеется, все сработало наилучшим образом. В последний солнечный день ноября тысяча четыреста девяносто первого года наш хитроумный закрепитель запечатлел на ткани образ моего сына, соединенный с солнечным оттиском с тела неизвестного миланского покойника. Мы долго и скрупулезно выверяли положение гипсовой маски, снятой с лица Леонардо, однако на месте шеи все равно выделялась четкая разграничительная черта. Обнаружились и другие несоответствия — укороченный лоб и слишком высоко посаженные глаза, во всем остальном сходство с оригиналом было безупречным.

Поколдовав над плащаницей кистью, смоченной в закрепителе, и вывесив ее еще на день на солнце, Леонардо добавил к изображению длинные волосы. Затем, изготовив смесь из собственной крови и красноватого пигмента, он легкими мазками пририсовал кровавые пятна и потеки по линии тернового венца, вокруг раны от центурионова копья и на проколотых запястьях и ступнях. Превосходное знание анатомии оказалось в данном случае незаменимым.

Новая Лирейская плащаница вышла без единого изъяна.

Мы не успели как следует отпраздновать успех: я получила от Лоренцо письмо, в котором он просил меня немедленно приехать. Гонец, привезший весть, числился среди самых преданных его conditores, поэтому я отправилась во Флоренцию не без охраны.

Я почти ничего не запомнила из той непрерывной скачки, кроме признательности своему мужскому обличью. За последние годы я успела превратиться в опытного «наездника». Будь я дамой, путешествие в карете вместо одной недели растянулось бы на две.

Мое сердце при виде любимой Флоренции горестно и вместе с тем радостно сжалось. Въехав в городские ворота, я сразу почувствовала царящее на улицах недоброе предчувствие: все уже знали, что Лоренцо умрет со дня на день. Большинство флорентийцев давно свыклись с аскетическим укладом, проповедуемым Савонаролой, хотя им по-прежнему было невдомек, достаточно ли этого для спасения души от адских мук.

Я подслушала перешептывания двух обывателей о том, что пара львов с улицы Леоне, обычно столь миролюбивых, прошлой ночью жестоко перегрызлась друг с другом, да так, что насмерть. А накануне того случая одна женщина лишилась разума прямо на мессе в Санта-Мария-Новелла, она вопила на всю церковь, спасаясь от привидения — разъяренного быка с огненными рогами. Поговаривали, что в городе объявились волчицы-оборотни, которые воют по ночам. И это были далеко не все зловещие предзнаменования.

На улицах разворачивалась непонятная и недобрая активность. Монахи непрерывным потоком сновали от ворот монастыря Сан-Марко к главному входу во дворец Медичи, по-видимому никем не охраняемому. Они с чрезвычайным оживлением перетаскивали оттуда стопки книг. У одного из монахов я заметила томик трагедий Софокла — раритет девятого столетия, который Лоренцо с гордостью показывал мне, когда я впервые посетила их дом. Сердце у меня упало.

Я беспрепятственно проникла во внутренний дворик, заполненный церковниками в бурых сутанах. На лестнице, ведущей на верхние этажи, и у двери в садик Медичи еще стояла немногочисленная стража. «Давида» Донателло прикрыли тряпкой — наверняка по велению Савонаролы. Я могла только догадываться, позаботился ли он таким образом о своих приспешниках, избавляя их от зрелища откровенной чувственности, или побоялся, что изваяние будет плотски возбуждать их?

Двери банка были наглухо заперты. Великолепная библиотека Лоренцо практически полностью опустела. Я подошла к знакомому стражнику с окаменелым лицом.

— Где вся семья? — спросила я.

— Они уехали в Кареджи, — безжизненным, под стать его глазам, голосом ответил он.

— Кто управляет делами?

— Пьеро. — Он вдруг болезненно скривился — Il Magnifico… Я молюсь за него, а вся эта мразь, — указал он взглядом на монахов Сан-Марко, — оскверняет дом, не дождавшись, пока он отойдет!

Я поняла, что должна ехать сей же час.

Вдоль ограды загородного имения Медичи была выставлена усиленная стража, но я попала в особняк без труда. Гостиная на первом этаже, превращенная во временный штаб управления республикой, напоминала растревоженный пчелиный улей. Среди толпы новых conditores и consiglieres, набранных Пьеро среди своих ровесников, и нескольких почтенных членов Синьории я увидела и самого наследника. Все громко спорили, говорили наперебой и размахивали руками, стараясь перекричать друг друга. Поднимаясь по лестнице, я раздумывала о том, как покой и порядок в одночасье оказались вытеснены сущим хаосом. «День и ночь, — говорила себе я. — Рай и ад».

Я невольно перенеслась мыслями в сад позади особняка — подлинный Храм Истины с дряхлым древесным исполином. Под его ветвями когда-то собиралась наша академия, осваивая пределы постижимого.

«Наш Великий сговор для Савонаролы — все равно что ящик Пандоры, — размышляла я по пути на второй этаж, — но ключом к нему должна стать смерть любимого мной человека».

Наверху царило смятение иного толка. Дверь в спальню Лоренцо осаждали целители. Был тут и главный личный врач Медичи. Он стойко отвергал фатальный конец недуга Лоренцо и уверял, что все придет в норму, если только больной не поленится выплевывать виноградные косточки и откажется от груш, а ноги будет держать в тепле и сухости.

Лукреция-старшая сидела в коридоре на скамейке и безутешно рыдала, дочь-тезка, как могла, утешала ее. Пико Мирандола в полном смятении отчитывал незадачливого пажа, безуспешно пытавшегося объяснить, каким образом люди Савонаролы смогли ворваться в городской дворец.

— Что же, библиотека погибла?! — вне себя вскричал он.

— Да, — ответила я, спасая несчастного мальчишку и жестом отпуская его. — Нам остается только уповать на благоразумие настоятеля Сан-Марко — на то, что он не сожжет книги.

Мы обнялись.

— Силио забаррикадировался в своих покоях, уверяя, что в его саду дерутся и орут великаны-призраки. Анджело там, — он кивнул на дверь спальни, — спорит с ученым лекарем из Павии. Тот настойчиво предлагает Лоренцо выпить настой из растолченных алмазов и жемчуга.

Пико осуждающе покачал головой, а мое сердце преисполнилось искренней благодарности к Анджело Полициано: из всех приятелей Лоренцо он любил нашего правителя горячее всех.

— Сильно он мучится? — спросила я.

— Страдания невыносимые. На руках и ногах кровь по непонятной причине даже проступает сквозь кожу. У него болит все до мозга костей, и от этого он не знает ни минуты покоя. Но Лоренцо заботится не о том, как бы облегчить свои страдания, — грустно усмехнулся Пико, — а больше успокаивает самих врачевателей.

— Я хотела бы повидать его, — сказала я.

— Иди. Может, хоть ты избавишь его от свихнувшегося павийца с его толченым жемчугом.