Робин Максвелл - Синьора да Винчи

Я собралась с духом и сподобилась если не на улыбку, то хотя бы на радость на лице, ощущая при этом только сокрушительную скорбь.

Но радость от свидания с Лоренцо, пусть даже лежащим на смертном одре, оказалась такова, что я с трудом удержалась, чтобы не броситься к нему в объятия. В углу спальни Анджело Полициано многоречиво обсуждал что-то со спесивым доктором в темных одеждах — очевидно, с тем самым павийцем.

Лоренцо сразу заметил меня, и его лицо, хотя и перекошенное от боли, тут же осветилось. Так бывает, когда из-за грозовой тучи выглядывает солнышко.

— Анджело, — со всевозможной мягкостью обратился он к другу, — не проводишь ли ты нашего дорогого гостя?

— С удовольствием, — ответил тот и, учтиво кивнув мне, вывел павийца из спальни и прикрыл за собой дверь.

— Запри дверь, Катерина, — сказал Лоренцо и, когда я приблизилась к его изголовью, шепнул:

— Ляг со мной рядышком.

Я выполнила его пожелание, удивляясь, как надежно чувствую себя в объятиях мужчины, стоящего одной ногой в могиле.

— Расскажи мне о нашей pittura de sole, — попросил он.

Я колебалась, с чего начать.

— Ты же знаешь, Лоренцо, что я не верю в волшебство. Мы с сыном оба больше привыкли полагаться на бесконечные возможности природы. Но то, что Леонардо создал из природных веществ с помощью алхимических процессов, иначе как волшебством назвать невозможно — даже на взгляд такого скептика, как я.

— И его творение сможет послужить нам в том смысле, в каком мы задумали?

— Безусловно.

Лоренцо вздохнул с огромным облегчением.

— Теперь я могу спокойно покинуть этот мир, — вымолвил он. — Как было бы чудесно, если бы и другие обладали подобным знанием — о том, что своей кончиной они платят за великое достижение.

Невероятно, но мысль о смерти наполняла его оптимизмом.

— Пьеро… — начала я.

— Правитель из Пьеро получится никуда не годный, — не дослушал Лоренцо. — Ему никогда не вырваться из-под пяты Савонаролы. Флоренции предстоит претерпеть еще много невзгод, прежде чем жизнь в ней пойдет на лад. Я посоветовал бы тебе пока вернуться в Милан, к Леонардо.

Я кивнула в знак согласия. Наша беседа с каждой минутой становилась все мучительнее, все труднее мне было скрывать печаль и сожаление.

— Прошу, придвинься ближе, — мучительно прохрипел Il Magnifico. — Твое тепло унимает боль…

Я как можно плотнее прижалась к Лоренцо, положив руку ему на грудь. Макушкой я чувствовала прикосновение его губ.

— Я должен кое-что передать тебе — то, что узнал от Il Moro во время нашей с ним последней встречи. То, что они задумали с Родриго. Он станет первым Папой из рода Борджа, — со значением произнес Лоренцо. — Как только он наденет тиару, непременно поезжай в Рим и встреться с ним. В его руках сведения, необходимые для успешного завершения нашего сговора.

Он застонал, и я тут же отодвинулась, понимая, что близость моего тела хоть и согревает его, но, возможно, досаждает ничуть не меньше. Мы лежали бок о бок, вперив взгляды в резную изнанку надкроватного полога.

— Если Иннокентий настолько близок к смерти, — сказала я, — выходит, что Савонарола верно предсказал год не только твоей кончины, но и папской?

— Да. Но превратность судьбы такова, что это обстоятельство придаст излишнюю достоверность тому, что я собираюсь донести до нашего друга. Катерина, подай мне перо и бумагу.

Я нехотя встала и принесла требуемое. Опершись на локоть, Лоренцо скрюченными пальцами принялся выводить слова на бумаге.

— Позволь мне, — взмолилась я.

— Нет. Я должен самолично написать приглашение.

Сложив готовое послание, я капнула на него красного воска и скрепила печатью Медичи. Лоренцо, утомленный даже таким ничтожным усилием, в изнеможении откинулся на подушки.

— Как ты думаешь, я скорее умру, если выпью растолченных самоцветов? — неожиданно спросил он.

— Лоренцо, не надо! — Я быстро подошла к постели. — Ты не представляешь себе, какая адская от них боль!

— Думаю, Катерина, она вряд ли хуже, чем теперешняя, — прошептал он, схватив меня за руку. — Мне надо знать, когда принять настой. Я должен умереть в его присутствии! Только подумай, что он раздует из этого!

Я снова легла рядом с Лоренцо и обняла его, уже не скрывая отчаяния и не сдерживая слез. Он обвил меня слабеющими руками и долго целовал мое лицо.

— Пора, любовь моя, — наконец вымолвил он.

Я поднялась и, почти не чуя под собой ног, направилась к двери.

— Непременно поблагодари от меня сына, — услышала я вослед. — Ты лучшая из женщин, и целый свет воздаст тебе хвалу… за Леонардо.

Я обернулась напоследок поглядеть на того, кого мне посчастливилось любить всю жизнь.

— Улыбнись мне в последний раз, Лоренцо, — попросила я. — Я хочу запомнить тебя таким.

Я верхом вернулась во Флоренцию и вновь поскакала на улицу Ларга. Набравшись храбрости, я вошла в ворота монастыря Сан-Марко и обратилась к первому попавшемуся послушнику, на вид совсем юноше. Я сдержанно сообщила ему, что везу послание от Лоренцо де Медичи, которое мне поручено передать лично в руки настоятелю. Он тут же унесся прочь, явно преисполненный важности оттого, что именно ему доверено передать Савонароле такие важные вести.

Ко мне вернулся не он, а другой, более пожилой доминиканец. По его суровому лицу можно было предположить, что он в жизни своей ни разу не улыбнулся. Монах впился глазами в запечатанное послание в моей руке, будто оно было писано самим Сатаной.

— Следуй за мной, — велел он и двинулся к лестнице.

Мы поднялись на второй этаж. В коридоре воняло мочой, как будто братья во Христе не утруждались лишний раз выйти во двор. Встретившиеся нам монахи с выбритыми тонзурами все как один зыркали на меня, словно желая сглазить или напугать до смерти.

Настоятель Савонарола уже ждал в убогой келейке, дверь в которую была распахнута настежь. Он сидел за пустым столом на простой скамейке и смотрел в окно. Мне вспомнилось, как в этот арочный проем он разглядывал скульптуры сада Медичи. Когда мы вошли, он и бровью не повел, лишь жестом велел суровому монаху удалиться.

Мы остались одни. Савонарола обернулся, и я вновь внутренне содрогнулась от омерзения. В нем было уродливым буквально все: губы, нос, близко посаженные глазки, обведенные бурой каймой и посверкивающие неизбывной болезненной яростью.

— Почему я должен верить, что это письмо от тирана Медичи? — язвительно спросил он, буравя меня зелеными глазками-бусинками.

— Потому, святой отец, — как можно подобострастнее ответила я, — что на нем печать Медичи. — Я протянула ему бумагу от Лоренцо. — Я знаю, какая суровая кара постигла бы меня, если бы я осмелился принести вам фальшивку.

Савонарола вырвал из моей руки послание и отошел с ним к окну, придирчиво осмотрел печать и лишь затем взломал ее. Повернувшись ко мне спиной, он бегал глазами по строчкам записки от Il Magnifico, и я видела, как по мере прочтения расправляется его сутуловатая спина.