Марси Ротман - Плененное сердце

— Я согласен с Колби. Не думаю, что Лувель — орудие какой-либо партии или политической клики, — сказал Нэвил после паузы. — Он больной человек, одержимый идеей убийства.

Колби ликовала: Нэвил с ней согласился.

— Роялисты не поверят твоим выводам, — угрюмо произнес Андрэ.

— И завтра на улицах будет кровь? — испуганно спросила Колби.

Прежде чем кто-то успел ответить, они услышали скрип колес карет и цокот копыт. Перед оперным театром появилась королевская свита с отрядом солдат.

Андрэ встал по стойке «смирно», с трудом сдерживая слезы.

— Де Берри просил об этом час назад. Что заставило их так припоздниться? — Колби не могла понять подобной задержки.

Нэвил повернулся к ней. Его глаза сверкали. Он увлек Колби к карете Барро. Она ничего не понимала.

— Отвезите леди домой, — приказал он кучеру. — Ты своенравна и бесчувственна, у тебя нет никакого права задавать французу вопросы, касающиеся действий его короля, — жестко сказал он перед тем, как закрыть дверцу кареты. — Это не Англия, а он не регент, чтобы его критиковали все, кому не лень. Ты же считаешь, что можешь ходить куда угодно и говорить все, что придет тебе в голову.

Он захлопнул дверцу, и карета сорвалась с места, унося безмолвную, пристыженную Колби. «Он прав. Я стала неисправима, постоянно хочу все делать по-своему. Это так не по-женски; я не в состоянии удержаться и выкладываю все, что думаю», — говорила она себе.

Приученная отцом иметь свое мнение, привыкшая к тому, что семья подчинялась ее воле, она зачастую поступала порывисто, необдуманно, и сама знала об этом. Возможно, на этот раз она зашла слишком далеко и теперь жалела, что ее язык очень часто болтает лишнее. Нэвил опять рассердился на нее!

В мрачных предрассветных сумерках карету трясло по булыжной мостовой, и слезы Колби, никак не сдерживаемые, катились по щекам.

Париж оделся в траур. Единственными темами для разговоров в столице были смерть де Берри утром на рассвете после покушения и долгожданные новости относительно того, что Мари-Каролин ожидает ребенка в сентябре. Роялисты молились, чтобы родился мальчик, который унаследует трон Бурбонов.

Нэвил и Андрэ ходили повсюду вооруженными, опасаясь, что неистовые роялисты и сочувствующие им внезапно бросятся на бонапартистов и либералов, но демонстрации и случаи насилия были немногочисленны. Однако в политических кругах и газетах обвинения приобрели широкий размах и заходили довольно далеко.

Колби была самой печальной в доме. Не только из-за Шарля и Каролин, но еще и потому, что, по ее мнению, она потеряла последнюю надежду на совместное счастье с Нэвилом. Она снова и снова прокручивала в голове, как Нэвил, казалось, гордился тем, что она добилась своего и присутствовала на допросе, как он улыбался ей, когда его допрашивали полицейские чиновники. У нее все получилось бы, если бы только она держала свои мысли при себе. Но нет же — что у нее на уме, то и на языке.

После той ночи Нэвил не сомневался: если он зайдет в комнату и Колби окажется там в одиночестве, она встанет и немедленно выйдет. Когда он входил в спальню, она напряженно застывала, и он спешил ретироваться.

А Колби стала еще привлекательнее. Он жаждал заключить ее в объятия, подарить ей ребенка, который, как он чувствовал, станет достойным венцом его собственной жизни, рассказать ей о себе то, чего не знал больше никто. Но в ее поведении он не ощущал ни малейшего интереса к себе, ни намека на то, что ей нужно от него что-либо иное, кроме денег.

Таковы были их отношения, когда вместе с Барро они ездили на званый обед в дом полковника и миссис Мэрроу в пригороде Парижа. Шумные публичные приемы осуждались светом, но внутренняя, домашняя жизнь продолжалась.

Подобно большинству парижан, Рита Фаберже жила приемами, балами и операми, составлявшими для нее суть жизни, поэтому каждый раз, когда предоставлялась возможность покинуть дом и окунуться в общество, она буквально расцветала.

— Не могу дождаться, когда, наконец, услышу рассказы Шеррода Мэрроу, — весело щебетала она, когда они тронулись в путь. — По-моему, этот человек знает обо всем и обо всех.

— Он просто прелесть, а Адель — ангел. — Колби готовила почву для того, что, как она надеялась, должно произойти позже этим вечером. Мэрроу владел ключом к ее будущему, и ей было необходимо поговорить с ним наедине.

Чета Мэрроу мечтала увидеть их не меньше, чем компания Барро — выбраться из мрачного старого дома. Их большой особняк представлял из себя кусочек Англии, перенесенный в Париж. Колби хотелось плакать, так она тосковала по родине.

Прелестный дом полковника заполняли цветы. Английские пейзажи и семейные портреты, висевшие повсюду, были условием, как раз необходимым для того, чтобы она ощутила, как оживают ее чувства.

Все вместе они прошли в столовую и сели за уменьшенную копию главного обеденного стола. Комната была огромной, а мебель — не менее английской, чем пудинг из патоки, и такой же домашней.

Полковника Мэрроу, счастливого тем, что он может оказать им услугу, тут же засыпали вопросами.

— Что вы хотите узнать?

— Почему король так задержался, так поздно приехал к Шарлю? — хотела знать Рита.

Колби подняла голову. Ее ложка застыла в воздухе. Нэвил поперхнулся вином. Избегая смотреть друг на друга, они наблюдали за Андрэ. Все эти дни он был угрюм, терзая себя за то, что проявил недостаточно настойчивости, пытаясь предупредить де Берри об опасности.

— Да, где был Луи? — спросил Андрэ.

— Ему сообщили в два часа ночи, но, по совету отца Шарля, он поехал не сразу.

— Но почему? — продолжал настаивать Андрэ.

— По мнению графа д'Артуа, присутствие короля выглядело бы «нарушением этикета».

Это его доподлинные слова, — сообщил Мэрроу.

— Как это понимать? — поинтересовалась Рита.

Колби ответила прежде, чем Мэрроу успел открыть рот:

— Это надо понимать так, что в присутствии короля бедняге не позволено кричать от мучительной боли, пока эти мясники пускают ему кровь, — сказала она с горечью. — В Индии мы лучше справлялись с подобными случаями.

— Вы не вправе делать подобные замечания, мадам, — холодно вставил Нэвил.

— Давайте послушаем, что же произошло дальше, — вмешался Андрэ.

— В четыре часа, когда уже почти не оставалось надежды, короля, которого беспокоила подагра, погрузили в карету и доставили к оперному театру. — Мэрроу остановился, чтобы приказать дворецкому наполнить бокалы гостей. — Протащить кресло Луи по узкому коридору было настоящим мучением, но с этим справились. Когда Шарль увидел его, он поднял голову и закричал: «Прости меня, дядя, умоляю тебя, прости!»

Андрэ и Рита не скрывали своих слез.