Маргарет Джордж - Дневники Клеопатры. Восхождение царицы

Он хотел что-то сказать, но промолчал. Издалека, с какого-то склона, донеслось тихое звяканье овечьих колокольчиков.

— Как ты планируешь кампанию? — спросила я.

— Я улажу кое-какие дела в Македонии, а потом вторгнусь в Парфию с севера, через Армению. Такой путь еще не опробован: обычно все приходили с запада или с юга. — Он повернулся и взял меня за руку. — Но я говорю это потому, что в моем плане тебе отводится существенная роль. Я намерен воевать в Парфии в расчете на то, что ты, мой ближайший союзник, обеспечишь мне поддержку. Мне понадобятся ресурсы Египта, и я надеюсь на твою помощь. Ты согласна?

Не дождавшись моего ответа, он добавил:

— Мне не нужно одобрение сената и римского народа, пока у меня есть ты. Так есть ли у меня ты?

— Ты хотел спросить, есть ли у тебя Египет?

Неожиданно меня охватило ужасное подозрение: может быть, все это время он видел во мне исключительно воплощение Египта, призванного содействовать его амбициям и планам? Он не аннексировал мою страну, потому что это поставило бы Египет в зависимость от сената — чего ему совсем не хотелось.

— То есть тебя интересуют ресурсы моей страны? — уточнила я.

— Да, конечно, это я и имею в виду! — В его голосе прозвучала нотка раздражения. — Но мы с тобой будем союзниками и разделим победу. — Он сильнее сжал мою руку. — Царица, сейчас я обращаюсь к тебе как проситель. Будь у меня корона и скипетр, я бы сложил их к твоим ногам. Пожалуйста, подумай о моей просьбе.

— И на что, по-твоему, можем рассчитывать мы?

— На царство, где ты и я будем править вместе, на равных. И его унаследует наш сын, как единственный государь.

Прежде чем я успела что-то сказать, он торопливо продолжил:

— Ты знаешь, что он не может рассчитывать на римское наследство. Ну и что с того? Можно подумать, на Риме свет клином сошелся. Цезарион станет царем Египта, Парфии и всех земель между ними. Тогда я, сам не будучи царем, положу начало новому великому царствованию.

— Ты просишь о многом. Египет живет мирно, Парфия никогда на нас не нападала, а теперь получается, что мы должны терять людей и деньги в погоне за твоей мечтой.

— И твоей тоже.

— Нет, это не моя мечта.

— Какова же твоя мечта?

— Я осуществила ее. В Египте мир, он независим и силен. Я правлю единолично. Мне не нужна Парфия.

— А я тебе нужен? — спросил он. — Только вдали от Рима мы сможем жить вместе.

— Твоя цена слишком высока. Я должна потратить груды серебра и золота, пролить реки крови, и все только ради того, чтобы мы жили вместе.

— Ты не должна рассуждать в таких категориях.

— Боюсь, что я имею право рассуждать только в таких категориях. О, я готова отдать ради тебя все — кроме Египта.

Цезарь посмотрел на меня с нескрываемым уважением.

— Значит, царица в тебе сильнее возлюбленной. Твоим подданным повезло.

Он встал с валуна и спустился к речушке. Я подошла и остановилась рядом с ним.

— Я буду твоим союзником, я предоставлю тебе плацдарм, место для отдыха, все, что угодно; но воевать с Парфией Египет не станет. Поверь, твоя победа порадует меня больше, чем кого бы то ни было, и в Александрии ты сможешь устроить такой грандиозный триумф, какой невозможен в Риме, — величайший в истории мира.

Я старалась говорить легко и весело, хотя меня терзал ужасный страх, что он не вернется. Никогда, никогда не вернется с Востока, умрет, как Александр в тени Вавилона… Такая мысль лишала меня сил.

— Может быть, этого хватит, — отозвался Цезарь на мои слова, но не на мои мысли. Потом, после затянувшегося молчания, он сунул руку за пазуху своей туники и достал кожаный кошель. — Это тебе.

Я медленно открыла его и вытряхнула оттуда на ладонь серебряный медальон на тонкой цепочке. С одной стороны был отчеканен слон, на другой — надпись.

— Он принадлежал моей матери, — сказал он. — Слон — один из символов Цезарей: наш предок в решающий момент битвы убил карфагенского боевого слона. Мать получила его от отца, а теперь я хочу, чтобы он был у тебя.

Я наклонила голову, и он застегнул цепочку.

— Мать всегда носила его, а после ее кончины я хранил медальон у себя, ибо не находил женщины, достойной этой реликвии. Я очень любил мать, мне по-прежнему не хватает ее. Она умерла за шесть лет до нашей встречи. Пожалуйста, возьми его. Я не знаю, чем еще могу показать тебе, как ты мне дорога. Тебе одной удалось заполнить пустоту в моем сердце. Ты самое большое мое сокровище, самое ценное, что у меня есть.

Когда я почувствовала его пальцы на моей склоненной шее, я поняла, что это своего рода помазание. Так Цезарь принял меня в свою семью.

— Большая честь для меня, — сказала я, подняв голову, и коснулась медальона на моей груди.

Эта вещица была дороже любых украшений из золота, изумрудов, лазурита. Она оберегала его мать — единственную женщину, которую Цезарь всегда уважал и которой оставался верен. Теперь он отдал медальон мне, матери его сына.

— Я говорил тебе, что ты мое второе «я», — сказал он и коснулся губами моих губ.

Его губы вожделели меня, жаждали соединить нас. Я привстала на цыпочки и крепко прижалась к нему.

Кони терпеливо дожидались и поглядывали на нас, не беспокоясь о будущем.

— Ты возьмешь Одиссея? — спросила я шепотом.

— Нет, он слишком стар, — ответил Цезарь. — Он заслужил покой. И я не вынесу, если он падет на чужом поле.

«Ты прав, — подумала я. — В определенном смысле ты добрее к своему коню, чем я к тебе. Но, с другой стороны, я ведь не могу запретить тебе ехать, и даже отказ вовлечь Египет в войну не изменил твоих планов. Что еще могу я сделать, чем еще повлиять?»

Мои руки дрожали, когда я гладила его спину. Мы стояли на виду, открыты со всех сторон. Листва на ветвях еще не распустилась, чтобы укрыть нас от случайных взглядов.

— Идем, — сказал он и направился вброд через речушку. — Храм недалеко.

Это было единственное убежище на мили вокруг. Храм выглядел заброшенным, тропка к нему заросла, крыша местами обрушилась, однако старый мрамор с голубоватыми прожилками не потерял белизны, а округлые очертания отличались изяществом. Когда мы подошли ближе, я увидела в траве зеленых ящерок. Интересно, чей это храм? Мы дошли до дверного проема и заглянули внутрь. На пьедестале стояла попорченная временем статуя Венеры.

— Венера, — промолвил Цезарь. — Потрясающе. Даже здесь моя прародительница идет навстречу моим желаниям.

Мы вошли в храм. Плачевное зрелище: корни деревьев вздыбили черные и белые мраморные плиты пола, из щелей в стенах пробивался мох. Потрескавшаяся статуя наклонилась на своем пьедестале и смотрела на нас с тоской. У ее ног скопилась лужица мутной воды. Солнечные лучи проникали сквозь разрушенный купол, образуя на дальней стене круг света.