Барбара Картланд - Девственница в Париже

И все-таки, чувствуя себя несчастной при мысли, что может ошибиться, она промолчала всю дорогу домой.

— Не забудьте, о чем я вас просил, — прошептал Берти, когда они остановились около Мабийон-хауз. — В четверг я приду в гости к вашей тетушке, и у меня будет план. Но все равно ждать слишком долго. Я обязательно заеду, может, представится возможность увидеть вас.

— Я не знаю, какие планы у тети Лили, — ответила Гардения.

— К черту тетю Лили! — в бешенстве проговорил он. — Я должен увидеть вас.

Гардения улыбнулась. Лорд Харткорт помог ей сойти.

— Большое спасибо, — сказала она. — Я очень хорошо провела время. Я получила огромное удовольствие.

Лорд Харткорт пожал ей руку. И они оба приподняли цилиндры.

Гардения взбежала по ступенькам и скрылась в доме. Проходя через вестибюль, она бросила взгляд на часы и увидела, что уже шесть. Значит, тетя Лили отдыхает. Она поднималась по лестнице, когда из будуара тетушки вышел барон и захлопнул за собой дверь.

— А, вот и Гардения, — сказал он. — Тетушка считала, что вы вернетесь пораньше.

— Мне очень нравилось кататься, — ответила Гардения. — С двумя англичанами? — поинтересовался барон.

Гардения кивнула.

— Да, с лордом Харткортом и его кузеном, господином Каннингэмом. Мы катались в коляске, запряженной парой. Экипаж такой красивый!

— Ха! Эти англичане немедленно кидаются на что-то новенькое, — презрительно проговорил барон. — Такое легкомыслие, такая трата денег! У моих соотечественников более важные дела.

— Кто же захочет все время заниматься серьезными делами, когда он в Париже и наступает весна, — запротестовала Гардения.

Она наслаждалась жизнью, и ей не хотелось, чтобы барон своей критикой и брюзжанием испортил хорошее настроение. Она слышала, как он раньше говорил, что англичане измельчали, что они растрачивают жизнь в поисках развлечений.

— И о чем же вы говорили с лордом Харткортом? — спросил барон.

— Ни о чем серьезном мы не разговаривали, — парировала Гардения.

— Вам нравится лорд Харткорт? — поинтересовался барон.

Вопрос был неожиданным, и, к своему ужасу, Гардения почувствовала, что краснеет.

— Мне они оба нравятся: и лорд Харткорт, и его кузен, — ответила она. — По крайней мере, мы все говорим на одном языке.

Ответ прозвучал грубо, но барона, казалось, он нисколько не задел.

— Замечательно, — сказал он. — Вы должны дружить с приятными молодыми людьми. Именно этого ваша тетушка и хочет от вас, а особенно ей нравится лорд Харткорт.

— Мне надо переодеться, — поспешно проговорила Гардения, — иначе я опоздаю в театр. Я с нетерпением жду, когда мы туда поедем.

— Ах, да, в театр, — пробормотал барон, как будто он только что вспомнил об этом. — Я собираюсь привести своего знакомого. Полагаю, вы виделись с ним вчера — мосье Пьер Гозлен.

— О, нет! — не сдержалась Гардения.

Барон удивленно вздернул брови.

— Он вам не нравится? Ваша тетушка тоже так к нему относится. Он не очень располагает к себе, но он умен, исключительно умен. Нельзя, чтобы человек одновременно был и красив, и умен. Когда вы станете старше, вы поймете. Но ведь мосье Гозлен желает говорить не с вами, а с вашей тетушкой. Вы можете разговаривать со мной. Вам это будет приятно, а?

— Очень приятно, — сквозь зубы проговорила Гардения.

Барон издал каркающий звук, который следовало принять за смех, ухватил ее своими толстыми пальцами за подбородок и развернул к себе.

— Очень приятно, — повторил он, и не успела она понять, что происходит, как он наклонился и впился в ее губы. Она отпрянула от него. Вырвавшись, она побежала по лестнице, с отвращением вытирая губы тыльной стороной ладони.

Всю дорогу Гардению преследовал смех барона, каркающий хриплый смех, заставивший ее возненавидеть его. Еще никто и никогда не вызывал у нее такого отвращения.

Весь этот вечер Гардения провела в своей комнате. Она чувствовала, что не в состоянии встретиться лицом к лицу с бароном. Ощущение его поцелуя огнем жгло ее губы. И хотя она брезгливо оттирала их, чувство отвращения и унижения не покидало ее.

— Я ненавижу его! — бушевала она, нервно расхаживая по комнате из угла в угол, но в то же время беспомощно понимая, что она ничего не может поделать. Не идти же ей жаловаться тете Лили? А больше ей не к кому было обратиться.

Никогда еще за всю свою жизнь она не чувствовала себя столь одинокой. Со слезами на глазах она подумала о том, что женщины полностью находятся во власти мужчин.

Суфражистки, с их истерическими воплями в защиту равноправия, превратились во всеобщее посмешище, но во многом они были правы. Несмотря на все разговоры о женском влиянии и о том, что женщины являются источником вдохновения для мужчин, они все равно фактически оставались просто-напросто имуществом, которое могло передаваться из рук в руки, людьми второго сорта, без всяких прав и привилегий, если только последние не были дарованы им благодаря благожелательности их отцов или мужей.

За полчаса до обеда Гардения послала записку тете, где сообщала, что у нее сильно разболелась голова. Затем она легла в постель, подумав, что фактически сказала правду, за исключением того, что одновременно с головной болью она испытывала боль сердечную.

Неожиданно она почувствовала глубокое отвращение не только к барону, но и ко всем остальным, кого она встречала в доме своей тети: льстивым, речистым французам, пьяным и шумным женщинам, зловещему Пьеру Гозлену, похожему на жабу, и, наконец, к гортанному голосу и тупой грубости барона.

С чувством облегчения она переключилась на мысли о лорде Харткорте. Его самообладание, чувство собственного достоинства, а главное, его сдержанность вызывали у нее невольную гордость за то, что он ее соотечественник. Ее мысли снова вернулись к тому удивительному моменту, когда его пальцы коснулись ее руки, и она испытала странное и волшебное чувство. Может быть, подумала она, в тот раз на приеме, когда они стояли на балконе, и ей показалось, что он был так груб, она просто не поняла его. Ей хотелось как-то оправдать его поведение, ей хотелось опереться на него как на единственную сильную и цельную личность среди толпы чужих и неприятных людей, с которыми она общалась со времени своего приезда в Париж.

Что же было не так? Почему этот дом так отличался от того, что она себе представляла? Почему ее тетя поощряла ухаживания такого человека, как барон? Что вынуждало ее терпеть такого типа, как Пьер Гозлен? Все это было слишком непонятно для нее. Гардения чувствовала себя несчастной и потерянной и, как ребенок, нашла утешение в слезах, вспоминая свою матушку.

Она так и заснула в слезах, а утром присущая юности жизнерадостность взяла верх, и, проснувшись, она ощутила себя полной сил и готовой справиться со всеми неприятностями.