Наталия Орбенина - Увядание розы

Но Оля все же заставила себя зайти в модный магазин и сделать покупки. Ей пришлось преодолеть робость от смущения, она напрочь забыла все английские слова.

Однако вышколенные английские приказчики смогли понять ее и без слов. Оля и испугаться не успела, как перед ней оказались разложенными новинки белья, чулки, корсеты. Вот натягивают шуршащее платье и миленькие ботиночки. Снимают с полок коробки со шляпами, украшенными цветами, перьями, птицами, фруктами. Вечером она встретила Трофимова, и тот ахнул, до чего хороши оказались обновки.

Оля просияла, хоть кто-то оценил ее мучения!

Они шли по широкому бульвару. Извекова держала спутника под руку. Должно быть, они хорошо смотрелись вдвоем! Во всяком случае, Оле так казалось.

И как бы сложилась ее жизнь, согласись она тогда, десять лет назад, на его предложение? Вот так бы шли под руку, смеялись или обсуждали домашние дела. Говорили бы о детях. Оля вздохнула, подумав о потерянной малютке. Вот еще один смертный грех Извекова, которому нет прощения!

Ольге было приятно, Трофимов излучал спокойствие и уверенность. Его рука, на которую она опиралась, казалась такой сильной, такой надежной! Одно печалило.

Бориса она теперь не интересовала совсем.

Он опекал ее как друг, и не более того.

И почему время нельзя поворотить вспять!

Оля споткнулась, Борис заботливо поддержал ее под локоть. Он ей что-то рассказывал о новых способах борьбы с инфекциями.

"Нет, я совсем ему не интересна теперь! Но ведь он и сам, в сущности, не изменился, ведь нечто подобное он толковал, и будучи студентом, когда, по его словам, был страстно влюблен! Но тогда эти разговоры только смешили или раздражали меня. Почему же теперь мне так неприятно слушать о его изысканиях? Неужто его любовь догнала меня только теперь?

Как это некстати! Я не хочу больше никого любить! Или наоборот, мне хочется хорошего высокого чувства и прочной искренней связи? Бог Ты мой, я совсем запуталась! Бедный папа! Как мне тебя не хватает!"

На глазах Ольги сверкнули слезы.

– Оля, да вы и не слушаете меня совсем! – Трофимов смотрел на спутницу строго, как учитель в гимназии.

– Признаться честно, да! – Она понурила голову. – Я все думаю… – Оля запнулась. – К чему мне развод, свобода?

Что мне с ней делать? Муж прав, я не смогу жить одна, не потому что беспомощна, а потому, что одиночество для меня немыслимо! Послушайте, Борис Михайлович! – вдруг с жаром воскликнула Оля. – Быть может, вы, способны простить меня, забыть ту боль, которую я принесла вам, и.., избавить меня от одиночества?

Оля, выдавив из себя последнюю фразу, покраснела. Смелость ее иссякла мгновенно, как только слова были произнесены. И в тот же миг она раскаялась в содеянном и устыдилась сказанному. Лоб ее покрылся бисеринками пота… Сделала предложение мужчине! Трофимов молчал, и это молчание становилось мучительным и неприличным. Он понимал нелепость ситуации, но растерялся, в голове, все перемешалось. А ведь он ожидал подобного! И придумывал разные речи, которые именно теперь напрочь вылетели из головы. Сердце бешено стучало. Предательское сердце, о чем ты так громко стучишь? Любовь жива и готова вырваться из тисков железного разума?., О нет! Это слишком больно! Они стояли друг против друга и не смотрели в глаза. Пешеходы обтекали странную пару широкой волной, а они все стояли, не решаясь идти или говорить.

– Господи! Как нелепо и стыдно! – наконец промолвила Извекова.

– Нет! Вам нечего стыдиться! Вы были искренни! Буря помимо моей воли бушует во мне. Вот видите, я тоже искренен с вами. Я не рисуюсь. Но я.., я не готов теперь любить, как прежде. И вы должны понять меня, слишком сильно было мое чувство к вам тогда, и много сил ушло на то, чтобы вытравить его из себя!

Она сделала движение, чтобы уйти и покончить с тягостным для нее разговором. Но Борис крепко держал ее за руку.

– Но это не значит, что я отвергаю возможность нашего союза. Послушайте, мы взрослые люди, вы уже не невинная девица. Замужняя женщина. Мы могли бы попробовать быть рядом, привыкать друг к другу. Заново узнавать. Мы будем вместе выращивать наше чувство, нашу любовь.

– Выращивать любовь? – Оля слабо улыбнулась. – Должно быть, это очень прихотливое создание.

Ее улыбка обнадежила Трофимова. Он поцеловал ей руку, хотя она и не произнесла слов согласия. Когда они подошли к дому, где Извекова снимала квартиру, оба подумали об одном и том же;

– Мы не будем торопить нашу любовь, – тихо произнес Борис и в первый раз в жизни прикоснулся губами к ее губам и поклонился на прощание.

Она поднялась к себе и долго сидела, не снимая шляпы и верхней одежды. Прежняя жизнь, полная домашних хлопот, Извеков, его дети, его книги, ее страдания, унижение – все отошло очень далеко, как будто и не было восьми лет. Вечернее солнце посылало в окошко последние лучики, они подбирались к стулу, на который она опустилась, робко трогали край платья, чертили невиданные фигуры на полу. Лучики надежды, нового счастья, новой жизни?

Массивная дверь темного дерева отворилась, и Вениамин Александрович крикнул в глубину комнат:

– Вера! Вера! Да поди же ты сюда!

Весь его вид выражал крайнее раздражение и недовольство собой, дочерью, окружающим миром. Сидевшая с вязанием в столовой Вера вздрогнула и с явным нежеланием поднялась. Она заранее знала весь предстоящий разговор и что за этим последует. В таком состоянии Извеков пребывал, когда очередной роман не получался, а издатели нажимали и сроки иссякали.

– Отчего тебя никогда не дозовешься! – Извеков топнул ногой.

– Вы несправедливы! Я пришла тотчас Же, как услышала ваш голос!

– Нет! Это ложь! Ты сначала делаешь вид, что не слышишь, а потом плетешься нога за ногу!

– Я пришла, сразу, – как можно миролюбивей произнесла Вера, стараясь погасить нарастающую бурю, которая теперь частенько возникала на пустом месте.

– Хорошо, пусть так. Ступай тотчас же в издательство, найди там Короткова, ты его знаешь, и скажи, что до конца месяца рукопись не сдам, не успеваю, хоть убейте меня!

– Но это невозможно, папа! Он ведь и так дал вам второй месяц отсрочки! Я и в прошлый раз ходила, не могу, мне стыдно!

– Глупости какие! – Извекова трясло от раздражения и упрямства дочери. – Какой тебе стыд! С тебя как с гуся вода, а я и впрямь не могу смотреть ему в глаза!

– А вы позвоните ему по телефону, – осторожно предложила дочь.

– Ты просто не хочешь мне помочь! – прорычал романист и хлопнул дверью.

Вера вздрогнула и какое-то время продолжала стоять перед закрытой дверью.

Подобные вспышки недовольства и злобы в последнее время участились. Хотя, если подумать, они нередки были и прежде, только все это мало задевало девушку, все удары принимала на себя сначала мать, а потом мачеха. Теперь, когда они остались вдвоем, Вера оказалась единственным объектом, на которого Извеков выливал свое раздражение. Отец выражал недовольство по любому поводу. То плох обед, то посуда недостаточно блестит, то карпы несвежи.