Уинстон Грэхем - Корделия

Стивен зажег сигару и спокойно посмотрел на отца.

– Она не такая, как все.

– Ты и раньше так говорил. Луиза была не такая, как все. И Каролина. А как насчет Вирджинии? Она разве не была "не такой, как все"?

– Да, я так думал. А теперь знаю.

– Очень хорошо. Эта… – мистер Кроссли сердито поскреб жирный затылок. – Забыл, как ее зовут.

– Корделия.

– Она, значит, не такая, как все, но, к несчастью, замужем и порядочная женщина. Ты проиграл. Имей мужество признаться.

– Ничего подобного.

– Ну, так еще проиграешь. Я знаю этот тип. Ты будешь лезть из кожи вон – полгода, год, и, в конце концов, как раз тогда, когда ты будешь считать, что близок к цели, она сорвется с крючка и оставит тебя сидеть на берегу, проклиная тот день, когда она родилась на свет.

Красивые карие глаза Стивена были непроницаемы.

– Я люблю ее, папа. Почему бы тебе не называть вещи своими именами?

– Ну ладно, предположим…

– Никаких "предположим". Я все равно не разлюблю ее.

– И куда это приведет?

– Не знаю.

– Вот! Весь год ты будешь суетиться и хандрить, при этом будут страдать интересы дела, то есть мои, а кончится тем, что ты с головой увязнешь в скандальном деле о разводе – с оглаской и, я бы сказал, с душком. Уважаемая публика станет крутить носом, и семейный бизнес окажется там же, откуда мы его еле вытащили.

Стивен угрюмо смотрел на пляшущие в камине языки пламени. Этим утром у него было паршивое настроение. Доводы отца не казались пустячными – они апеллировали к здравому смыслу, который выработался у него за годы проведенные в шоу-бизнесе. Но встреча с Корделией пробудила в его душе другие струны – в отличие от прежних влюбленностей. Доводы рассудка оказались бессильными.

– Послушай, мой мальчик. Почему бы тебе не остановиться на этой стадии? Нам подвернулась возможность купить театр в Бирмингеме, у него отличная репутация; с твоими талантами из него можно сделать конфетку. Я давно положил на него глаз. Что, если я куплю театр и оформлю на тебя дарственную?

Стивен покачал головой.

– Прости, папа, я не в силах сейчас уехать. Спасибо за предложение.

У Патрика Кроссли побагровела шея.

– А если я не оставлю тебе выбора?

– Это ничего не изменит. Ты давно разрешил мне идти по жизни своим путем, и теперь поздно что-либо менять. Если ты меня уволишь, я всегда найду другую работу в этом городе.

Старший из мужчин откусил кончик сигары и швырнул в огонь.

– Не знаю, что с тобой творится. Я лично никогда не терял головы из-за женщины… ну, может быть, один раз… Ладно. Постарайся хотя бы поскорей разделаться с этой историей. И если ты хоть чуточку дорожишь моим добрым именем, не доводи дело до скандала. Обещаешь?

– Приложу все усилия.

– И еще я прошу тебя выкраивать хоть немного времени для работы. Считай это сыновним долгом.

– Хорошо, – сказал Стивен. – Сделаю все, что в моих силах, чтобы дела не пострадали.

И еще один отец разочаровался в сыне, но проявления этого разочарования оказались более завуалированными. Фредерик Фергюсон не привык действовать столь прямолинейно. Его досада выразилась, например, в том, что он раскритиковал бархатное пальто Брука, заявив, что пора покупать новое: мастера на фабрике – и те лучше одеваются. Когда Брук упомянул о написанном весной стихотворении, мистер Фергюсон выразил пожелание, чтобы в следующий раз он посвятил стихи красильням. Стоило Бруку вспомнить о поездке в Блэкпул, как мистер Фергюсон в резкой, обидной форме стал поправлять в деталях.

Обычно заступавшаяся за мужа Корделия в это время находилась в спальне и вышла к столу, когда ссора была уже в полном разгаре.

Бледный, как смерть, Брук стоял перед отцом и отважно отражал нападение.

– Каковы бы ни были твои намерения, папа, все равно ты не имел права так говорить. Мне осточертело постоянное вмешательство в наши дела. Обойдемся без твоих советов. Я не намерен и дальше терпеть издевательства!

– Мой мальчик, тебе нет необходимости повышать голос. А если ты усматриваешь издевательство в любом, отпущенном твоей жене, комплименте… Даже Корделия согласится, что это просто смешно.

– Прошу прощения, – пролепетала она, – я не слышала, о чем идет речь.

– Я сказал, что высоко ценю ваши административные таланты, дорогая. Что это, если не обыкновенная похвала, пусть даже и с долей шутки?

– Ты сказал не только это! – Брук повернулся и выбежал из столовой, с грохотом захлопнув за собой дверь.

Фредерик Фергюсон высоко вздернул брови.

– Молокосос. Невоспитанный мальчишка. Я считал, что мой сын выше таких вещей.

– Э… Фредерик, – отважилась подать голос тетя Тиш, откладывая вышивку. – Мальчик очень чувствителен, вот и все. У него нежное сердце.

– Корделия, я сказал Бруку, что хочу взять вас с собой на фабрику. Вы не пожалеете.

– Спасибо, с удовольствием поеду.

Она почувствовала на себе один из тех долгих взглядов, какими мистер Фергюсон, впав в задумчивость, нередко пугал знакомых – не отдавая себе в этом отчета.

Наконец он снова заговорил:

– Для человека с практической жилкой такая поездка должна послужить стимулом. Жаль, что вы родились женщиной и в силу этого были лишены возможности развить в себе деловые качества.

Позже, оставшись наедине со старой дамой, Корделия спросила:

– Тетя Тиш, что такого мистер Фергюсон сказал Бруку?

– Ничего особенного. Просто похвалил вас и высказал предположение, что от вас на фабрике было бы больше толку. А Брук пусть сидит дома и присматривает за кухарками.

– О… Не слишком тактично с его стороны.

– В последнее время Брук пытается давать отпор – как Маргарет. Он еще поплатится за это. Брат отыграется на нем.

Бледное, одутловатое лицо тети Летиции выражало крайнюю тревогу. Всем была известна ее преданность племяннику.

– Тетя Тиш, расскажите мне побольше о том времени, когда Маргарет была жива. Я уже полтора года живу в вашей семье, но как будто еще не знаю вас как следует – разумеется, за исключением Брука. Возможно, будь вы откровеннее, от меня было бы больше проку.

Тетя Тиш теребила белый муслин давно вышедшей из моды кофты, прилагая усилия, чтобы сосредоточиться и ответить по существу. Внезапно ее лицо озарилось улыбкой, расслабилось, стало таким, как всегда.

– Фредерик не велел, – вымолвила она.

– Чего?

– Говорить в вашем присутствии о Маргарет. Он считает, что вам это может быть неприятно.

– Но ведь вам нечего скрывать? И почему мне должно быть неприятно?

– Откровенно говоря, я и сама ничего толком не знаю. Кроме того, что под конец Маргарет с ним поругалась. – Она уставилась на Корделию своими круглыми голубыми глазками, а затем перевела их на более привычные и безобидные предметы: камин, рукоделие, кресло, подставку для ног. – Но я не слышала, кто что говорил. Я была занята – вышивала и не слышала. Не говорите Фредерику: он может рассердиться.