Уинстон Грэхем - Корделия

Опять же, раненая гордость. Последняя реплика Вирджинии оказалась солью на рану: "Она вернется, все твои женщины возвращаются!"

Корделия понимала: молчанием она лишь оттягивает развязку. Как только Стивен встанет на ноги, он явится сюда и потребует ответа. А до тех пор нужно сосредоточиться на уходе за Бруком. Только после его выздоровления она сможет сделать свободный выбор.

Временами она чувствовала себя обманутой – буквально всеми; ее собственная ложь не шла ни в какое сравнение с их ложью. Ей хотелось бежать – не со Стивеном, но от цинизма окружающего мира.

Роберт посоветовал, как только Брук поправится, увезти его отсюда. Еще одно письмо от Стивена.

"Если бы ты только знала, в каком чистилище я нахожусь, как ужасно одинок – не зная, что ты делаешь, что думаешь, не получая ни единой весточки. Разве я не сумел убедить тебя в том, что все, что мною делалось, делалось ради любви, из страха потерять тебя? Трудно выразить в письме все то, что я в пять минут сказал бы тебе при встрече. На будущей неделе я смогу ходить, так что, если до тех пор ты не появишься, я приеду в Гроув-Холл – и Фергюсоны всей земли меня не остановят!"

В первый день, когда Брук смог сойти вниз, они пили чай в гостиной, а после этого Корделия, как обычно, читала ему вслух. В этой просторной комнате он казался особенно изможденным.

Брук сказал:

– Корделия, ты необыкновенная сиделка! Ты вытащила меня из могилы. Я никогда не смогу отблагодарить тебя за все, что ты для меня сделала.

– А, пустяки. – Корделии стало стыдно.

– Нет, не пустяки. Ты вела себя просто героически. – Он немного помолчал. – Надеюсь, овчинка стоила выделки.

Корделия отложила книгу.

– Через какой-нибудь месяц ты будешь совсем здоров.

– Я и прежде постоянно болел; так будет всегда. Жалко, что мне не удается нормально поспать.

– Сон вернется, когда ты еще немного окрепнешь.

– Мне не удалось пристроить книгу дяди Прайди. Никто не проявил интереса. Все-таки, прежде чем садиться за научный труд, нужно позаботиться о соответствующей подготовке.

– Он так надеялся!

– Мои стихи выйдут в свет в феврале. Я получил письмо.

– Поздравляю. Теперь тебе есть чего ждать, не правда ли?

Брук хмуро уставился в огонь.

– Странно. Одной из главных забот Маргарет была бессонница. Я же в ту нору спал, как убитый. Забавно, да?

– Говорят, она принимала какие-то таблетки?

– Да, снотворное, – он бросил на нее быстрый взгляд. – Значит, ты об этом слышала?

– Во всяком случае, в этом доме, – Корделия не смогла скрыть горечь, – мне никогда ничего не рассказывали.

– Да. Папа решил, что чем меньше об этом знают, тем лучше. Не хотел тебя волновать.

– Чем именно?

– Ну, знаешь, не очень-то приятно для молодой жены войти в дом с таким печальным прошлым. Может, у нас есть свои недостатки, но, согласись, это было тактичным решением.

– Это было только печальноепрошлое, Брук?

– Ты имеешь в виду финал истории? Ну, не знаю. Нам не хотелось трубить о своих бедах на всех перекрестках.

– Правда, что дошло до судебного разбирательства?

Брук удивленно посмотрел на жену.

– Да, правда. Накануне ее смерти Роберт как раз дал ей новую коробочку со снотворным. Там было двадцать таблеток, а наутро оказалось всего четыре. Я понятия не имел, куда они делись, даже не знал об этой новой коробочке. Знал, что она иногда принимала дополнительную дозу – ночью, если первая не действовала. Папа тогда находился в Олдхэме, иначе он мигом положил бы конец слухам. Ты ведь знаешь, как это бывает. Стоит возникнуть сплетне, – и пошло-поехало! Всегда находится кто-то, кому выгодно распространять небылицы.

– Какие небылицы?

– Ну, что она покончила с собой.

– Откуда ты знаешь, что это не так?

– Делия, почему тебя это так волнует?

– Расскажи, как удалось остановить следствие.

Брук с минуту занимался заусеницей на пальце правой руки.

– Те таблетки нашлись. На следующий день я обнаружил их в бюро. Она заложила их в какую-то старую коробку. Я сам виноват. Мне следовало догадаться. В последнее время она стала очень мнительной и вечно все прятала. Мы до сих пор не нашли некоторых ее вещей – и, видимо, уже не найдем.

Корделия промолчала.

– Дневник, например, – продолжал Брук. – Ты как-то упоминала о нем. Еще какие-то хозяйственные счета… подаренные мной серьги… Господи, как хорошо, что все это уже позади!

Значит, таблетки отыскались. А мистера Фергюсона в те дни не было дома.

– Решив скрыть это от меня, – не без раздражения произнесла она, – вы не подумали о том, что я все равно узнаю – из других источников?

– Разве до тебя что-то дошло?

– Вы думали, я никогда не повстречаю Дэна Мэссингтона?

– Ах, Дэн, – презрительно молвил Брук. – Да, он просто исходил злобой. Это было видно невооруженным глазом.

– Должно быть, ты знал его лучше меня.

– Конечно. Но не хочешь же ты сказать, что поверила его россказням?

– Я сама не знала, чему верить.

– Почему же ты не пришла и не спросила?

В самом деле – почему? Да, наверное, потому что не любила…

– Я пробовала закинуть удочку, но ты уклонился от ответа.

– Извини, – сказал Брук, -Я уже не помню. Кажется, отец решил тебя оградить. Мне и в голову не приходило, что тебя это тревожило. В сущности, это не имело значения.

Не имело значения. А другой решил, что брак не имеет значения. Неужели никому не хватило воображения, если не совести, чтобы представить ее чувства?

– Дэн Мэссингтон сказал, что Роберт Берч должен отцу крупную сумму денег и поэтому помог замять эту историю.

Брук усмехнулся.

– Делия, Роберт не такой человек. Тебе бы следовало знать. Ведь именно он не умолчал о своих сомнениях, когда увидел, что не хватает таблеток. Правда – когда освободилась эта практика, папа помог ему приобрести ее. Он уже выплатил половину долга. Но уж кому-кому было говорить такое, только не Дэну. Знаешь, сколько папа одолжил ему самому? За пять лет – около шестисот фунтов!

– Но почему?

– Дэн вечно был в долгу как в шелку, а у папы принцип: не оставлять родственников в беде. Он считает, что нужно дать человеку шанс начать жизнь сначала. Он дважды оплачивал долги Дэна, но вряд ли дождался благодарности.

Корделия сидела в спальне перед зеркалом, расчесывая волосы. Брук, как обычно, в восемь часов лег и теперь наблюдал за ней. Это были самые приятные минуты.

Вдруг она положила щетку для волос и расплакалась. Брук растерялся. За всю их совместную жизнь он еще не видел, чтобы она плакала – во всяком случае, так горько.

– Что с тобой? Ты нездорова?

Корделия не ответила, а продолжала сидеть, пряча лицо в ладонях.

– Что с тобой? – повторил Брук. – Ты больна?