Уинстон Грэхем - Корделия

Она уронила голову на руки и продолжала рыдать.

Удивление Брука сменилось тревогой. Он сел на кровати и откинул одеяло.

– В чем дело, Делия? Ты можешь что-нибудь сказать? Делия!

Она не ответила. Весь дрожа, Брук с трудом поднялся и направился к ней.

– Ради Бога, что случилось?

– Уходи, Брук, – приглушенным голосом пробормотала она. – Оставь меня в покое.

Но, хотя Брук частенько бывал раздражительным, он умел временами проявлять терпение. Он обнял ее за плечи.

– Скажи мне, родная.

Корделия встала и бросила на него сквозь слезы полувраждебный взгляд. Затем быстро отошла к окну, стараясь заглушить рыдания. Но они прорывались наружу, сотрясая ее тело. Брук, закусив губу, смотрел на жену, уверенный, что это он ее обидел и не зная чем.

Выждав немного, он налил в стакан чуточку бренди и разбавил водой. Корделия немного успокоилась и залпом опорожнила стакан. После чего вернулась на свое место перед зеркалом и снова спрятала лицо в ладонях; белокурые распущенные волосы полностью его скрыли. Брук надел халат и опустился рядом с ней на стул.

– Расскажи, в чем дело.

Молчание. Брук начал сердиться.

– Послушай. Если я тебя обидел, мне очень жаль, но я не могу здесь сидеть всю ночь. Если не хочешь поделиться со мной, почему бы тебе не лечь спать? Наверное, ты переутомилась.

– Нет, это не переутомление, – прошептала она.

– Тогда какого черта…

– Ты действительно хочешь знать?

– Ну конечно.

Она медленно подняла голову, отбросила волосы назад и впилась в лицо мужа странным, напряженным взглядом.

– У меня будет ребенок.

Никогда ей не забыть выражения его лица. Не в силах этого вынести, Корделия, комкая платочек, снова отошла к окну. Как сказать все остальное? А сказать необходимо – и как можно скорее.

– Корделия, – пробормотал Брук, – ты уверена? Абсолютно?

– Да, – ответила она. – Конечно же, я уверена, – на самом деле полное осознание этого факта пришло к ней всего десять минут назад. – Но я должна сказать тебе кое-что еще. Ты должен выслушать меня…

Брук дрожал от возбуждения.

– Господи, да это же самая лучшая новость, какую ты могла мне сообщить! – он схватил жену за плечи. – Ох, милая, ты не представляешь, как я счастлив! Для меня нет большей радости на свете! Почему ты сразу не сказала? Давно ты это поняла?

Набраться мужества и выпалить все до конца! Но этот леденящий страх… нервное истощение… а Брук настаивает…

– И из-за этого ты плакала! Да, я понимаю. Иногда женщины плачут… А я-то думал, что обидел тебя! Значит, это случилось перед моим отъездом? Господи, как папа обрадуется!

Она подняла заплаканное лицо. У Брука был такой вид, словно он получил сказочное наследство. Нет, больше – к нему словно вернулась жизнь!

Корделия с трудом разлепила губы.

– Это случилось в твое отсутствие…

– Интересно, папа уже лег? Обычно он не гасит свет до одиннадцати. Сейчас же пойду его обрадую.

– Брук, я должна тебе еще кое-что сказать.

– Еще один Фергюсон, а? Папа всегда мечтал о внуке. Это просто… Ох, дорогая, я понимаю твое смущение, но… не могу удержаться. Ты ведь и не ожидала другой реакции?

Он отвернулся, чтобы идти, и вдруг, словно что-то вспомнив, резко повернулся к Корделии и неловко поцеловал ее. Потом стал всовывать ноги в комнатные туфли.

– Куда ты? – истерически крикнула она.

– Посмотрю, может, у папы еще горит свет.

– Брук, не теперь же!

– Именно теперь! – он улыбнулся и пошлепал к выходу.

– Брук! Ты не должен этого делать!

– Ничего подобного. Прости, если я оскорбляю твою стыдливость, милая, но я просто обязан ему сказать! Я мигом. – Он открыл дверь. – Бр-р! Как здесь холодно. Да, кажется, у него под дверью свет. Господи, как он удивится!

– Брук!

– Что?

Он уже стоял в коридоре. Бледное, доброе лицо осветилось торжеством, какого Корделия еще не видела. Он ждал.

– В чем дело, дорогая?

Она без сил опустилась в кресло, подыскивая нужные слова, но они никак не приходили. Брук немного подождал и исчез. К горлу Корделии подступила тошнота и одновременно – приступ истерического хохота. Она подавила и то, и другое. И снова, вся дрожа, схоронила лицо в ладонях.

"Наглый обман. Вот как это называется. Двурушничество. Мерзкое притворство. Неужели они поверят? И что теперь делать?

Ты пыталась открыть Бруку глаза? Да, пыталась. Начала фразу, но он постоянно перебивал. Тогда почему ты сама не перебила? Если люди чего-то по-настоящему хотят… Ты действительно хотела?

Я не могу развестись с Бруком. Иначе мое дитя станет незаконнорожденным. Клеймо на всю жизнь. Позорный пробел в свидетельстве о рождении. Немыслимое пятно. Общество беспощадно к согрешившим родителям, но при чем тут дети? Изгой, прокаженный – вот какая участь его ожидает. Помню историю Салли Фармер. Когда все узнали… А ведь гораздо хуже, если родится мальчик…"

Если бы не истерика, ни за что не открылась бы Бруку. Это было чистым безумием – не подумав, не взвесив… Ей вдруг захотелось сказать ему правду, схлестнуться лицом к лицу: ах, ты хочешь знать? Тогда приготовься к худшему! Но в последний момент его сияющее лицо опрокинуло ее планы. С тех пор она несколько раз была на грани признания. Пусть ее выгонят из дома! Она не пойдет к Стивену – и даже к своим родным. Укроется где-нибудь… Ей не раз приходилось читать о подобном в книгах. Преступная мать с ребенком бредет сквозь метель… Правда, сейчас нет никакой метели, только дождь, и ребенок еще не появился на свет.

Жизнь сыграла с ней злую шутку. Она до сих пор продолжает участвовать в пошлой мелодраме. Вместо позора и всеобщего презрения…

– Дитя мое, – сказал мистер Фергюсон. – То, о чем сообщил мне Брук вчера вечером… неужели это правда? Вы не можете себе представить, какое это счастье. В силу множества причин, о которых мне не хотелось бы распространяться, преемственность для меня – главное в жизни.

Это были те самые полчаса, в которые он обычно занимался домом, но сейчас все было забыто. В холодных, как сталь, глазах мистера Фергюсона светилась доброта, чуть ли не обожание. "Легко сказать – открой правду. Нет, это невозможно! Но долго ли я выдержу? Почему они не могут отнестись к этому спокойнее?"

Мистер Фергюсон встал.

– Мой отец основал красильню. Я рассказывал, как мы переселились в этот город?

– Нет.

– Мой дед был фермером в Карлайле. Он прослышал о необыкновенных возможностях, какие человеку представляет большой город, и решил переехать сюда. Я тогда еще был совсем маленьким. Это было грандиозное событие – почти как эмиграция в чужую страну. Мы плыли пароходом; путешествие заняло целых две недели. В конце концов судно село на мель; пришлось взять лодку и грести последние двадцать миль до Ливерпуля – в шторм, в открытом море. Мама рассказывала, что все до одного – даже гребцы – страдали морской болезнью. От Ливерпуля мы ехали сюда в неудобной повозке. У нас было мало денег, но дедушка открыл магазин и за короткое время скопил достаточно средств, чтобы приобрести земельный участок возле реки и заложить красильню. Фабрика в том виде, в каком она существует сейчас, была построена уже тогда, когда я женился. На словах все выходит легко, а на деле это были тяжкий труд и пот, борьба, планы, долги, строительство… Стоит ли удивляться, что моим самым сокровенным желанием всегда было знать, что эти усилия не затрачены впустую – что новый член семьи, плоть от плоти и кровь от крови нашей… "А Стивен? Как быть со Стивеном?"