Зия Самади - Избранное. Том 1

— Договоримся или нет — в любом случае Ма Хусян овладеет Хотаном. А потом станет хозяйничать Шэн Шицай, — скорбно сказал Бугра. — Самое подходящее — сдать Хотан по доброй воле.

— Значит, сами отрекаемся от власти?

— Да, — вздохнул Бугра. — Верх взял Шэн Шицай. А условия для него создали мы.

— Наузямбилла! — горестно вздохнули деятели хотанского правительства в ответ на жестокие, но соответствующие реальной правде выводы Бугры. Они поняли, что все уходит из их рук, никакие попытки не помогут нм сохранить власть. Однако, уповая на аллаха, они ожидали еще какой-то призрачной помощи.

Недолго тянулось последнее совещание «узкого круга» правителей «хотанского исламиата». Как дунгане покорились намерениям Ма Чжунина, так и хотанцы в один голос поддержали предложение Бугры:

1. Пойти на уступки Ма Хусяну.

2. Припрятать казенное золото и серебро.

3. Махамматимину Бугре переправиться за границу, где создавать возможность «исцеления родины», а в подходящее время — и для «продолжения освободительной борьбы».

Просуществовавшее год с лишним «хотанское падишахство» с этого дня прекратилось…

Как в детской игре «Войдешь — выскочу», одни войска входили в Кашгар, другие оставляли его. В тот день, когда мачжуниновцы бежали из города, туда вступили дивизия шэншицаевских войск со своим командиром и уйгурские отряды под командованием Махмута.

Ходжанияза на специальном самолете увезли в Урумчи. Кашгарцам надоели частые, как непостоянная погода, перемены власти, последние события они приняли с безразличием, по поговорке: «Кого брат возьмет, та и невестка твоя». Три года грабежей и разбоев, убийств и лишений не успокоили людские души. Жители отчасти были рады тому, что в Кашгар вошли национальные отряды Махмута, однако присутствие в кашгарском Новом городе китайских солдат ощущалось так, будто рядом с овцой привязали волка. И все-таки время военного смятения миновало, начиналась «новая эпоха», и, чтобы громогласно возвестить о ней, была задумана грандиозная церемония на площади Хейтка.

Оповестили даже отдаленные селения, и народ стал стекаться на площадь. Перед глазами людей возвышалась наподобие шапки сцена, обшитая пестро-зеленоватым полотном, на передней ее стенке лозунги по-уйгурски и по-китайски: «Торжественное собрание кашгарского народа», «Да здравствует единение народов Синьцзяна!» В центре красовался огромный портрет Сунь Ятсена. По бокам трибуны установили государственные флаги, внизу разместились музыканты в военной форме.

— Кто это нарисован, смотрит как живой?

— Наверное, новый падишах!

— Нет, это тот самый Сунь Ятсен, которого прозвали отцом государства!

— Эх, сколько полотна ушло!

— Проповедь читать будут или какая бумага есть?

— Вон власти на сцену вышли!

— Посмотрите — музыканты, наверное, играть будут!

— Можно и без игры, дали бы жить.

Так толковал народ на площади.

Тем временем специальный представитель Шэн Шицая генерал Гун, Махмут, должностные лица и почтенные люди заняли места на сцене. К трибуне вышел китаец с переводчиком.

— Внимание! — крикнул он, и поставленные следить за порядком призвали народ стоять тихо. — Торжественное собрание народа объявляю открытым!

Духовой оркестр заиграл государственный гимн, и на высокую гладкую жердь посреди площади подняли флаг.

Должностные лица во главе с Гуном стояли, вытянувшись в струнку, пока не прекратился гимн.

— Будет говорить Гун-сылин! — объявил председатель собрания.

Гун, одетый просто, вышел к трибуне и по-военному; отдал народу честь. Он принадлежал к демократическому течению среди сторонников Шэн Шицая и считался народолюбцем. Прежде чем начать говорить, Гун сочувственно оглядел плохо одетых, с землистыми лицами людей, испытавших тяжкие притеснения.

— Почтенные граждане, уважаемые кашгарцы! Считайте, что с сегодняшнего дня установились мир и спокойствие. Народ Синьцзяна вынес много мучений под гнетом жестоких и жадных чиновников, иностранных грабителей, подвергся разорению, был отстранен от света знаний. Национальное унижение вылилось в кровавую трагедию. И вот мы избавляем вас от унижения…

— Слова этого китайца радуют мои уши, — Аджри толкнул локтем стоявшего рядом Шапи.

— Нужно ценить не по словам, а по делам.

— Он обличает китайских чиновников прошлого…

— Не впадай в ребячество, Аджри! — одернул Шапи. — Кто их знает… Сегодня насулят, а завтра насолят, К чему мы пришли, веря китайским чиновникам?

— …восстановить разоренное народное хозяйство, — продолжал Гун, — привести в порядок пути сообщения, развивать культуру и просвещение — перед нами стоят великие задачи строительства нового, процветающего Синьцзяна…

Гун долго расписывал будущее Синьцзяна, народное благосостояние, равенство национальностей. Свою речь он закончил словами:

— Да здравствует союз национальностей!

Слово взял Махмут.

— Люди! — поднял он руку. — Мы объединились с Шэн Шицаем и создали новую власть. Теперь весь народ будет здравствовать в равенстве. В Синьцзяне воцарится мир. В составе нового правительства будут представители местного населения. Делопроизводство пойдет на уйгурском и китайском языках. Откроются национальные школы, будут выходить книги и газеты на родном языке. Одним словом, мы перейдем к прогрессу…

Махмут больше говорил о национальных интересах:

— Мы готовы в любых условиях отстаивать национальное равенство и национальные интересы! Пусть народ верит нам…

После Махмута выступили представители разных отраслей хозяйства и разных профессий. Они заверили новое правительство в своей поддержке. В заключение торжественного собрания было громко прочитано несколько стихотворений, приветствующих новую власть.

— Кто знает, чем все кончится, но сейчас, без сомнения, начались новые времена. А вы как думаете? — спросил Аджри у своего наставника Шапи.

— Проведут по мере возможности некоторые преобразования. Нужно пользоваться моментом. Что будет дальше — посмотрим. — И Шапи стал пробираться к трибуне, надеясь встретить Замана.

Вечером Гун-сылин устроил — банкет в зале «Титай-ямыня» в крепости Нового города. За два часа до начала банкета состоялась беседа между Гуном и Махмутом с участием только переводчика.

— По указанию Шэн Шицая, — начал разговор Гун, — нужно отправить в Урумчи Сабита-дамоллу. Что скажет ваше превосходительство Ма-сычжан? — Гун по китайскому обыкновению урезал имя Махмута до одного слога Ма и присоединил к нему название должности собеседника — сычжан, то есть командир дивизии.

— А для чего? — удивился Махмут.