Барбара Картленд - Нежеланная женитьба

Но сейчас, глядя на графиню, герцог не испытывал былых чувств, зато осознал свое намерение — выпроводить ее из дома, пока Онора не узнала о ее приезде. Ему живо припомнилось, что она поставила бедную девушку перед ужасным выбором — либо замужество, либо монастырь. Он и представить себе не мог, что женщина способна на такую жестокость, особенно та, которая что-то значила в его жизни.

До сих пор в ушах у него звучал вопрос, который Онора задала ему совсем недавно: «А тетя хорошая или плохая женщина?» Теперь-то он со всей уверенностью мог ей ответить, что тетя ее человек мерзкий и отвратительный. Впрочем, он это и раньше понимал умом, а теперь понял и сердцем.

Отступив на шаг, герцог произнес ледяным тоном, который, когда он этого желал, действовал на собеседника как ушат холодной воды:

— Полагаю, ты очень спешишь, Элин, посему не приглашаю тебя остаться с нами отужинать.

Графиня уставилась на герцога в полном недоумении, ее руки все еще были протянуты к нему, так как она не ожидала, что он внезапно отпрянет от нее.

— Следует ли понимать, Ульрих, что твои чувства ко мне переменились? — наконец недоверчиво спросила она.

— К чему обсуждать прошлое, моя дорогая Элин? — бросил герцог. — Ты прекрасно знаешь, я теперь человек женатый, и было бы крупной ошибкой портить дружеские отношения между мной и родственниками моей жены.

— Да о чем ты говоришь?! — голос Элин поднялся до визга. — Тебя что, околдовали? Что могло случиться за какие-то несколько дней, чтобы ты забыл о чувствах, которые мы испытывали, и о счастье, которое друг другу дарили?

— Помнится, я уже благодарил тебя за это, как ты его называешь, «счастье», — медленно проговорил герцог. — А теперь, Элин, позволь проводить тебя к карете. До Стиллингтонов еще долгий путь.

Обойдя ее, герцог направился к двери.

Некоторое время графиня стояла, застыв словно каменное изваяние, потом, опомнившись, протянула руку и умоляющим голосом позвала:

— Ульрих! Ульрих!

Ее голос эхом пронесся по комнате, и герцог даже испугался, что ее могут услышать, хотя это и было маловероятно.

Он обернулся и, холодно глядя на нее, бросил:

— Возьми себя в руки, Элин. Мы оба прекрасно знаем, что слуги любят так же болтать, как и те, кто находится на службе ее величества.

Когда смысл его слов дошел до графини, краска бросилась ей в лицо, глаза заметали громы и молнии, и, едва разжимая губы, она выдохнула:

— Я тебя прекрасно поняла, Ульрих. Так знай же, что я тебя ненавижу! Слышишь? Ненавижу!

Но, видимо, помня о том, что он ей только что сказал, она проговорила это почти шепотом.

Герцог молча распахнул дверь и вышел в холл.

Графине ничего не оставалось, как последовать за ним. Обернувшись, герцог учтиво и громко, чтобы услышали стоящие у входной двери слуги, проговорил:

— С вашей стороны было чрезвычайно любезно привезти эти свадебные подарки. Для нас с Онорой они представляют огромную ценность, и я тотчас же отправлю джентльмену, приславшему их, благодарственное письмо.

В это время графиня подошла к нему, и дальше они уже пошли рядом.

— Единственное, о чем я весьма сожалею, — продолжал герцог, — что у вас нет времени увидеться с Онорой. Мы только что вернулись с прогулки верхом, и она отдыхает. Боюсь, моя жена будет крайне огорчена, что вы не смогли ее дождаться.

Они вышли из дома и стали спускаться по ступенькам.

— Прошу передать мои наилучшие пожелания вашему мужу, — не умолкал герцог. — Мы с Онорой непременно письменно поблагодарим его и вас за тот великолепный прием, который вы устроили в честь нашей свадьбы.

Закончив свою речь, герцог небрежно поднес к губам руку графини и отошел в сторону, предоставив лакею помочь ей сесть в карету.

Дверца захлопнулась, кучер вскочил на козлы, и лошади тронулись.

Герцог не стал дожидаться, пока бывшая любовница уедет, быстро поднялся по ступенькам и исчез в доме.

На пути в библиотеку он понял, что выиграл тяжелую битву, понеся лишь незначительные потери.

После ужина герцог вместе с Онорой перешел в гостиную. Дворецкий налил в широкий стакан немного коньяку и подал его герцогу на серебряном подносике.

Герцог подождал, пока слуга выйдет из комнаты, и, поставив поднос на маленький столик, обратился к жене:

— Я хочу вам кое-что предложить, Онора.

Онора как раз подошла к роялю, собираясь, как и вчера вечером, что-нибудь сыграть мужу.

Вчера ее выбор пал на Шопена и Шуберта. Герцог внимательно слушал и, когда она закончила, попросил:

— А теперь сыграйте мне что-нибудь свое.

— Мне… мне как-то неловко играть после композиторов-классиков свои сочинения. Боюсь, они покажутся вам… дилетантскими.

— А по-моему, они расскажут мне о вас то, что вы стесняетесь рассказать сами, — неожиданно сказал герцог.

Онора с удивлением взглянула на него.

— Тогда этого тем более не стоит делать.

— Но почему? Я считал, что между нами не должно быть тайн.

— Есть вещи, которые… не следует знать никому.

— А вот я бы о них с удовольствием узнал.

— Почему?

Секунду поколебавшись, герцог ответил:

— Сыграйте мне, потом скажу.

— Ну теперь придется играть как можно осторожнее, чтобы своей игрой не сказать вам ничего лишнего, — улыбнулась Онора.

Герцог сидел и внимательно слушал, но Онора не стала играть долго.

— Я сегодня немного устала. Пожалуй, пойду спать.

— Да, конечно, — проговорил герцог каким-то отрешенным голосом.

Оноре показалось, что он думает о чем-то другом. Она постеснялась спросить, о чем именно, но мысли об этом не давали ей покоя еще вчера вечером.

Сегодня, услышав, что герцог собирается ей что-то предложить, Онора встала из-за рояля и, направившись к нему, сказала:

— Вы сегодня что-то очень серьезны.

— Так оно и есть, — отозвался герцог, глядя на жену.

Она была необыкновенно хороша собой, хотя и не осознавала этого. Платье из нежно-голубого шелка — цвета весеннего неба — было украшено не обычными розовыми розочками, а маленькими бутончиками белых полураспустившихся роз.

Герцогу пришло в голову, что и саму Онору можно сравнить с девственно-белой розой.

За эти несколько дней, проведенных вместе, герцог удостоверился в том, что понял еще в ночь после свадьбы — Онора не только юна и абсолютно неопытна, но и не умеет распознавать зло, хотя инстинктивно чувствует его.

Именно эта трогательная наивность вызывала в нем желание защитить ее от таких женщин, как Элин Лэнгстоун. Герцог хотел как можно осторожнее приоткрыть ей завесу над темными сторонами жизни, с которыми ей рано или поздно придется столкнуться.

Молчание затянулось, и Онора робким голоском переспросила:

— Так почему… вы так серьезны? Я что-нибудь не так… сделала?