Дениз Робинс - Танцы в пыли

— Что тут у вас такое? — весело спросил Эсмонд. — Приветственная утренняя делегация в честь моей женитьбы?

— Эсмонд… Милый мой Эсмонд… — начал Сент-Джон и тут же запнулся, как будто слова застряли у него в горле.

В ту же секунду Морнбьюри почуял беду.

— Что случилось, Арчи? — тихо спросил он. — Какие-то плохие вести?

Сент-Джон понурил голову.

— Не могу… Не могу! — пробормотал он себе под нос. — Никак не могу решиться…

Во дворе перешептывались слуги. Страшная догадка вдруг поразила Эсмонда.

— Боже, — прошептал он, — что-то с Доротеей?

Сент-Джон слабо кивнул.

— Они прислали гонца сообщить, что она тяжело заболела и свадебной церемонии сегодня не будет.

Про себя Сент-Джон добавил: «Никогда не будет», но сказать это вслух не решился. Слишком хорошо он знал своего друга — за его внешней беззаботностью скрывался кипучий, а порой и неистовый нрав. Эсмонд был не из тех, кто умел безропотно принимать удары судьбы.

— Соболезнуем тебе, Эсмонд, — раздался из-за спины Сент-Джона голос одного из юношей. Что-то такое было в этом голосе, что заставило Морнбьюри вздрогнуть, как раненого зверя.

— Вы — мне — соболезнуете? Но почему, почему, Лифтборо? Разве моя невеста умерла?

Ответа не последовало. Эсмонда начало трясти, на лбу у него выступил пот, загорелое лицо побелело, как воск. Вслед за этим он вырвал у застывшего с открытым ртом грума поводья своей Джесс и снова вскочил в седло. Лошадь вновь быстрее молнии умчала его за ограду.

Еще никогда родная природа не выглядела столь живописно. И тем сильнее давил Эсмонда безотчетный страх. Пять миль, которые отделяли его от замка Шафтли, показались в этот раз нескончаемыми.

— Доротея! Доротея! — выкрикивал он драгоценное имя. — Доротея, ну хоть бы ты была еще жива!

Однако все его мольбы были напрасны. Лишь подъехав к замку, он понял, что она умерла. При взгляде на знакомый силуэт на холме его посетил ужас, от которого в жилах стыла кровь. А ведь замок всегда казался ему удивительно прекрасным. Построенный еще в десятом веке, во времена правления короля Стивена, для одного из баронов Шафтли, он был виден на много миль. Часто они с Доротеей лазали по его древним стенам и укреплениям, с которых можно было любоваться видом Суссекской пустоши и Гилдфордских холмов. Но сегодня он словно нахмурился, подернулся серой дымкой, особенно в сравнении со сверкавшими на утреннем солнце окрестностями.

Наконец Эсмонд въехал в замок. Лакеи открыли перед ним тяжелые двери. Навстречу ему вышел высокий сгорбленный человек — он узнал в нем графа. Обычно тот держался подчеркнуто прямо, ведь ему не было еще и пятидесяти. Но сегодня на Эсмонда глядел почти старик. И тоже весь какой-то серый — серый костюм, серая седина…

— Как она, сударь? — хрипло спросил Эсмонд.

Лорд Шафтли опустил голову.

— Доротея стала невестой Господу нашему Иисусу Христу, и он забрал ее к себе, — ответил он дрогнувшим голосом.

После этих слов Эсмонд был не в силах даже пошевельнуться, не то что говорить. А отец Доротеи продолжал:

— Мать ее лежит у себя в комнате. Слишком плоха, чтобы выйти к вам. Я сам проведу вас в часовню, к гробу нашей девочки, чтобы и вы в последний раз посмотрели на нее.

— Как это случилось, сударь?

— Доротея проснулась на рассвете и позвала служанку, а потом попросила ее сходить за нами — у нее ужасно заболело сердце. Но не успели мы прийти, Эсмонд, как сердечко… ее сердечко остановилось.

— Остановилось… — хрипло проговорил Эсмонд.

— Да… — всхлипнул граф, уже не пытаясь сдерживать слез. — Вы знаете, что Доротея страдала обмороками, которые врач приписывал юношескому малокровию и которые, по его мнению, должны были вскоре пройти. Но он ошибся. Мы все ошиблись. Мы ошибались, когда разрешали ей… этому чудесному, хрупкому цветку… танцевать, бегать, резвиться с друзьями… да-да… с ее слабеньким сердечком. И ошибались, когда позволили ухаживать за ней и хотели выдать замуж… А ведь еще вчера вечером она была так весела, здорова. Она так радовалась, что будет жить недалеко от родителей. Так любила нас, так заботилась. И вас она тоже любила, любила по-настоящему, мой мальчик. Когда она думала о вас, о вашей предстоящей совместной жизни, — прямо светилась от счастья…

— Не надо, — процедил сквозь зубы Эсмонд. — Не надо!

Шафтли поспешно утер слезы, а затем повернулся и зашагал через холл в галерею. Длинный коридор вел в находившуюся при доме часовню.

У Эсмонда вырвался стон:

— Ну неужели доктора ничего не могли сделать?!

— Не могли. Наш врач перепробовал все способы оживления, и все напрасно. Что ж, оставляю вас наедине с нашей девочкой. Прощайтесь. Потом, когда вы будете в состоянии о чем-либо говорить, мы обсудим приготовления к похоронам.

При этих словах Эсмонд Морнбьюри совершенно обезумел от горя и ужаса. Похороны. Ее похороны . И это Доротея, его единственная любовь, девушка, которую он выбрал и которую всего через несколько часов собирался назвать своей женой. Это ее должны хоронить. Страшно даже подумать об этом! Она, такая легкая, быстрая. Боже, как она танцевала! От ее звонкого смеха у него сжималось все внутри, она владела всем его существом… Ради нее он отказался от роли повесы и гуляки и с готовностью согласился на трезвую добропорядочную жизнь в семье!

Совершенно похолодевший, Эсмонд зашел вслед за графом в часовню. Поначалу он ничего не увидел, после яркого дневного света глаза не сразу привыкли к царившей здесь темноте. Лишь две высокие свечи нарушали сумрак, они стояли у изголовья и в ногах гроба в серебряных подсвечниках. Наконец Эсмонд с ужасом разглядел лежащее в гробу тело. Тело его Доротеи . Оно утопало в цветах. Даже мертвая она была прекрасна.

Эсмонд не сразу заметил, что на нее надет свадебный наряд. Как будто она оделась для торжества и просто прилегла немного отдохнуть. Смерть не оставила на ней никаких следов, кроме восковой бледности. Казалось, она сейчас встанет и пойдет. Длинные ресницы готовы были вздрогнуть в любую секунду, на губах играла улыбка. Венок из белых лилий украшал ее девственный лоб, а кружевная фата была уложена вокруг лица, как одеяние монахини.

Роскошное свадебное платье из тонкого шелка было перехвачено под грудью широким серебряным поясом. Его пышный подол касался маленьких парчовых туфель. Крепко сцепленные руки сжимали ветку кроваво-красных роз — единственное яркое пятно в этом царстве белого цвета. Словно завороженный, смотрел Эсмонд на эти розы, именно такие она любила больше всего. Наверное, родители тоже об этом знали…

— Оставляю тебя здесь, мой мальчик, — прошептал отец Доротеи.

Эсмонд кивнул и судорожно сглотнул слезы. Затем, пошатываясь, словно пьяный, подошел поближе и опустился у гроба на колени.