Елена Арсеньева - Еще одна из дома Романовых

И все собравшиеся ощущали одно и то же – желание оказаться как можно дальше отсюда. Каждый думал о том, что его карьера при дворе безнадежно испорчена этим нелепым визитом, участием во фрондерской выходке Михень.

Леля с ужасом думала, как это скажется на ее положении в свете, на положении мужа. Да Эрик никогда ей не простит, если по ее вине окажется замешан в скандал! И никогда не заступится за жену.

Как ни толстокожа была Михень, теперь настроение испортилось и у нее. Но она еще пыталась делать хорошую мину при плохой игре. Равнодушно окинула взглядом ложу, зевнула:

– Да тут прескушно! Я хочу вернуться домой!

Великий князь взял ее под руку и повел к выходу.

Вслед за ними потянулась и свита, и компания приглашенных. Леля вышла из ложи последней, едва скрывая слезы.

Подозвала экипаж.

Куда ехать? Домой? Но там Эрик. Он сразу поймет, что произошла какая-то неприятность. Начнет допытываться, в чем дело. А не дай бог, узнает! Сразу начнет страдать из-за того, что это может испортить его карьеру. Успокаивать кого-то у Лели не было сил. Ей хотелось, чтобы ее кто-то успокоил. Но от Эрика этого не дождешься…

Ей хотелось побыть с кем-нибудь, кто мог бы ее утешить. Леле хотелось побыть одной.

Она сама не знала, чего бы ей хотелось!

Экипаж долго колесил по улицам, наконец Леля решила немного пройти пешком. Кучеру велено было следовать поодаль.

Она вышла на пересечении Невского и Гороховой улиц и остановилась на Красном мосту.

Вдруг вспомнилось, как она стояла здесь много-много лет назад, мечтая найти утешение в смерти. Как это ужасно – умереть…

Было невыносимо жаль себя, вспоминать, как она стоит тут одна… Слезы так и лились из глаз. И все-таки эти годы ее кое-чему научили. Да, сейчас ей горько, невыносимо горько, однако и мысли не возникает расстаться с жизнью. Надо просто набраться сил и дожить до завтра. Утро вечера мудренее!

Она наклонилась над перилами, всматриваясь в темную воду Мойки. Слезы мешали, Леля открыла ридикюль, доставая платок, и наткнулась на сложенный вчетверо листок со стихами. Она мечтала сегодня передать их Владимиру Александровичу, чтобы завлечь его… Но не удалось.

Ничего, в другой раз.

Вдруг листок выскользнул из ее пальцев и полетел под мост.

Вот нелепо! А впрочем, ничего страшного. Даже наоборот. Леле вспомнилось, как няня младшей дочери недавно говорила, утешая девочку в каком-то детском горе:

– Случилась беда – надо что-нибудь в воду бросить. Какую-нибудь вещь ненужную, да хоть просто бумажку. И нашептать на нее: «Уплыви, моя беда, унеси тебя вода! Пусть вода уйдет и все на лад пойдет!»

Как кстати вспомнилось!

Леля улыбнулась и, наклонившись еще ниже, чтобы видеть плывущий листок, прошептала:

– Уплыви, моя беда, унеси тебя вода! Пусть вода уйдет и все на лад пойдет!

– Сударыня! – Кто-то резко схватил ее за руку и оттащил от перил. – Вы… вы…

Леля возмущенно вырвала руку. Да что он себе позволяет?! Незнакомый человек, такая бесцеремонность!

И вдруг она поняла. Да он, наверное, решил, что она собралась кинуться с моста?!

Какая глупость! Нет, она не собирается умирать, она будет бороться за себя, за свой успех, за свою жизнь, за свою светскую карьеру. Нет ничего на свете, что было бы для нее сладостней, интересней, приятней, чем жизнь в свете. Чем жизнь.

Она слабо улыбнулась, и человек снял шляпу:

– Простите меня. Мне вдруг на мгновение показалось, что вы…

Леля изумленно всматривалась в его лицо. Да ведь это великий князь Павел Александрович, командир кавалерийской лейб-гвардии! Они не раз виделись в свете, в том числе – у Владимира Александровича. Прошло уже много лет после смерти его жены, греческой принцессы Александры, однако великий князь держался так, словно грусть по ней будет угнетать его вечно. Впрочем, какие-то слухи, что это не тоска, а раскаяние, что не жену он любил, а…

Дальше слухи становились вовсе уж скандальными, и, как ни любила Леля сплетни, она им не слишком верила. Влюбиться в жену своего брата до такой степени, что об этом узнала жена и от потрясения умерла в преждевременных родах?! Это слишком уж невероятно! Хотя, впрочем, официальная причина этих преждевременных родов тоже была нелепой и даже просто смехотворной: якобы Александра Георгиевна любила, спускаясь на берег, прыгать прямо в лодку с крутого берега и прыгнула очень неудачно. Вообразить, чтобы женщина на седьмом месяце беременности начала прыгать, да еще и с крутого берега?! Чепуха!

– Госпожа Пистолькорс? – изумленно проговорил в эту минуту великий князь. – Я вас не узнал сразу, простите великодушно.

– Это я прошу прощения, ваше императорское высочество, – начала было Леля, но Павел Александрович махнул рукой:

– Ради бога, оставьте. Я инкогнито, как видите.

Да, он был в штатском, именно поэтому Леля его узнала не сразу. Куда же он направляется – вот так, инкогнито? Не на тайное ли свидание? Нет, кажется, никуда не спешит… прислонился к перилам моста, с любопытством разглядывая Лелю.

– Когда-то здесь жила, на этой улице, – сказала Леля. – Вон там, ближе к магазину Гамбса. И мне нравится иногда приезжать сюда.

– Мне тоже нравится эта улица и особенно этот мост, – с улыбкой сказал Павел Александрович. – Один раз у меня было здесь весьма забавное приключение. Давно, лет десять тому назад!

– В самом деле? – усмехнулась Леля. – У меня тоже. И тоже давно.

И вдруг озноб прошел по ее плечам…

Павел Александрович тоже вздрогнул. Склонился к ней, внимательно всмотрелся в лицо.

Самым чудесным существом для Маши (посторонние обычно называли ее великая княжна Мария Павловна) был ее отец. Матери она совсем не помнила. В доме было много ее портретов, а под одним из них под стеклянным колпаком лежал прекрасный аметистовый гарнитур: серьги, колье, перстень. Кто-то – может быть, камердинер отца Волков, может быть, няня Фрай, а то кто-нибудь еще – сказал Маше, что этот гарнитур отец подарил ее покойной матери, когда она родила ему дочь, то есть именно ее, Машу. И когда-нибудь эта фамильная драгоценность будет принадлежать ей.

Но даже думать об этом казалось Маше кощунством. Это было все равно что снять со стены матушкины портреты!

Память о ней хранилась неприкосновенной, как обстановка ее комнат. В них никто не входил. Когда Маша была совсем маленькая, она иногда подходила к дверям и прижималась к ним щекой. Тогда ей казалось, что там живет некий добрый призрак – нет, не призрак матери, а ее любовь, любовь к дочери. Те дни, когда у нее возникало это ощущение, были для нее счастливыми.

Она думала, так будет всегда, но вот однажды в доме наступили перемены.