Елена Арсеньева - Еще одна из дома Романовых

– Ты уже слишком большая для того, чтобы жить в детской, – сказал отец. – Ты уже вполне можешь зваться барышней. Теперь ты займешь комнаты твоей матери.

Маша смотрела на отца недоумевающе. Раньше он вообще избегал упоминать о матери. А теперь говорит о ней с улыбкой… Теперь велел отпереть ее комнаты, проветрить их… А как же призрак ее любви?

Маше было и страшно войти в те покои, и очень хотелось этого. Наконец она решилась. Это оказались две просторные комнаты, разделенные большой гардеробной. Теперь это ее комнаты. Брат Дмитрий остался пока на третьем этаже, в их прежней детской.

Впрочем, он не огорчался.

– Здесь невкусно пахнет, – сказал Дмитрий однажды, наморщив нос.

– В самом деле, – сказала мадемуазель Элен, воспитательница Маши. – Пахнет плесенью!

Она доложила об этом отцу Маши, и тот приказал разобрать вещи покойной великой княгини.

Горничная Таня под присмотром мадемуазель Элен открыла стенные шкафы и огромные сундуки с поржавевшими замками, и плесенью запахло еще сильней. В глубине шкафов висели на брусьях заброшенные наряды, уже давно вышедшие из моды, стояли ряды маленьких туфелек. Их атлас поблек и потрескался. Из ящиков комодов извлекли шелка разных расцветок, перчатки, дюжинами лежавшие в коробках, обвязанных белыми атласными лентами, кружева, цветы, перья, носовые платки и саше, еще сохранившие свой запах. Здесь были солидные запасы всего – шпилек, мыла, духов, одеколонов.

Мадемуазель Элен с помощью Тани сортировала вещи, раскладывала, вела опись. Груды одежды лежали на полу. Разбор длился несколько дней. Между уроками Маша приходила посмотреть, как идут дела. Ей было так грустно, что иногда хотелось плакать. Как хороши, должно быть, были эти старые вещи, когда их носила мама – молодая, прекрасно одетая, красивая и счастливая. Но была ли она действительно счастлива? Сожалела ли она, умирая, о том, что оставляет этот мир? Маше казалось, что мать жила давным-давно, хотя прошло всего семь лет, как ее не стало.

Одежду из шелка, которую еще можно было использовать, аккуратно откладывали в сторону. Платья из простых тканей были отданы неимущим, кружева и белье оставлены для Маши, а поношенное сожгли. Комнаты вымыли, проветрили, заполнили шкафы свежими саше.

Маша окончательно переселилась сюда, но ей было тоскливо без Дмитрия. И вообще ее не оставляло ощущение каких-то необратимых перемен, которые должны свершиться в жизни.

И вскоре она поняла, что была права.

Как-то раз Маша и Дмитрий заметили на письменном столе отца новую фотографию в маленькой позолоченной рамке. Это был портрет красивого маленького мальчика с длинными локонами.

– Кто это? – тут же спросила Маша, но отец ничего не ответил и заговорил о чем-то другом.

Вскоре после этого, спустившись на первый этаж пить чай, дети, не постучавшись, открыли дверь кабинета отца. Он сидел в кресле, а напротив него к двери спиной стояла женщина. Когда дети вошли, она обернулась, и лицо ее показалось Маше с Дмитрием знакомым. Они не знали, кто это, но вспомнили, что однажды уже видели ее. Это было летом в Царском Селе, когда Маша и Дмитрий катались на лодке по озеру с отцом. Эта женщина шла по берегу, одетая в белую юбку и красный жакет с золотыми пуговицами. Она была очень красивая, улыбалась и приветливо помахала рукой, но дети не ответили, хотя отец махнул ей в ответ.

Мгновение дети смотрели на гостью испуганно, а потом захлопнули дверь и бросились бежать со всех ног, хотя отец звал их, просил вернуться. В прихожей лакей держал соболью шубку, там пахло незнакомыми духами.

Это их напугало, насторожило.

Кто такая эта женщина, как она могла войти в святилище – в кабинет отца?

Но скоро брат и сестра забыли об этом – отец был с ними постоянно нежен, казалось, что теперь он стремится отдавать им как можно больше времени.

Этим летом Маша и Дмитрий не поехали в Ильинское: они жили в Царском Селе. Отец командовал кавалерийской дивизией, расквартированной в Красном Селе. Детей часто возили туда повидаться с ним – лагерь, вся обстановка военной жизни необычайно привлекали их. Ездили в экипаже, запряженном четверкой лошадей.

В Царское Село приехали из Ильинского дядя Сергей и тетя Элла. Дети чувствовали, что между ними и отцом не все ладно. Однажды во время семейного обеда вдруг возник какой-то спор, что поразило детей, потому что это было впервые. Дядя, желая положить ему конец, встал из-за стола и сказал с натянутой улыбкой: «Ты просто в дурном расположении духа, позаботься лучше о самом себе». Тетя молчала и лишь с беспокойством поглядывала на детей. Они ощущали напряженность, которой прежде никогда не было, им было не по себе, и, как ни любили они своих родственников, все же были на стороне отца, испытывая к нему необычайную нежность.

Потом отец зачем-то уехал за границу. Дядя и тетя грустно простились с детьми и тоже уехали. Странное предчувствие каких-то неприятных перемен мучило Машу.

Наступила осень. Однажды вечером Маша сидела за столом и делала уроки, когда в комнату вошла мадемуазель Элен и протянула ей конверт; Маша сразу узнала почерк отца. Она быстро развернула письмо и начала читать.

Уже с первых слов она поняла, что случилось нечто ужасное.

Отец сообщал, что он женился, его жену зовут Ольгой Валерьяновной Пистолькорс. Он писал, что очень страдал от одиночества и очень полюбил эту женщину, которая может сделать его счастливым. Он уверял, что любит и всегда будет любить детей и надеется, что когда-нибудь вся семья будет вместе. Он просил не питать злобы против его жены.

Письмо упало на пол, Маша закрыла лицо руками и разрыдалась.

Так вот почему отец приказал открыть комнаты покойной жены! Он навеки с ней простился!

Недавно она заметила, что исчезли великолепные аметисты ее матери – те самые, которые лежали под ее портретом. И сейчас она вдруг подумала, что отец отдал их своей новой жене, хотя они должны были принадлежать ей, Маше.

Должно было пройти еще много-много лет, прежде чем она могла бы надеть их, однако Маше казалось, что эту потерю невозможно перенести!

И только теперь она поняла, что за фотография стояла в кабинете отца. Это была фотография их с Дмитрием сводного брата, сына их отца и той женщины!

Гувернантка отвела ее на кушетку и, обняв, села рядом.

Маше казалось, что произошло нечто непоправимое, что отец для нее умер. Она долго плакала, а потом умолкла, оцепенев.

В голове воцарился сумбур, донимала обида. Как мог отец поступить так? И как посмела эта женщина увести его от детей, которые его так любят?!

– Я ее ненавижу! – воскликнула Маша яростно.

– Дорогая, – возразила мадемуазель Элен, – вам не следует говорить так о жене вашего отца. Ему было бы больно слышать это.