Элиза Ожешко - В провинции

Музыкантов, которых Александр нанял в уездном городе, — четыре скрипки, контрабас и кларнет, — поместили не в самом зале для танцев, а в боковой комнатке, как бы в нише, отгородив ее пунцовой портьерой и украсив дверной проем ветками плюща, заимствованного из оранжереи графини.

Бал у арендатора вызвал волнение во всей округе, и в гости старались не опоздать. Отцы семейств были рады случаю сыграть партию в преферанс, узнать, как идут дела у соседа, потолковать о газетных новостях; матерям не терпелось представить обществу своих дочерей, а девицы трепетали от счастья при одной мысли о новых нарядах, о музыке, о танцах, и едва ли не каждая из них втайне мечтала встретить среди молодежи того, кто был ей милее других; должно быть, подобное желание обуревало и молодых людей, так как и они не замедлили явиться точно в назначенный час.

Едва стемнело, а в импровизированных салонах адампольского дома уже собралось не менее шестидесяти человек. Мужская часть, главным образом пожилые арендаторы, прочно осадила карточные столики; было там и несколько владельцев небольших фольварков, два-три чиновника из N., даже трое управляющих имениями графини оказали честь дому Снопинских. Пожилые женщины, те, что приехали одни, без дочерей или племянниц, заняли гостиную, а в богато убранном зеленью танцевальном зале, где было светлее всего, мелькали легкие разноцветные платья девиц, вокруг которых, словно мотыльки вокруг цветов, увивались молодые люди. Мамаши и тетушки уселись рядком у стен и, не спуская глаз со своих подопечных, по-свойски судачили, смеясь и перемывая друг дружке косточки.

Винцуня вместе с несколькими подругами сидела в зеленом уголке, декорированном розами и миртом. При ярком свете ламп и свечей, в скромном, но изящном уборе, возбужденная праздничным шумом и движением, девушка выглядела еще милее, чем обычно. Щеки цвели нежным румянцем, глаза влажно блестели, сквозь легкую ткань строго закрытого платья просвечивали белоснежные руки и плечи. Единственная драгоценность, украшавшая ее туалет, была нитка мелкого жемчуга — память о матери, — которая в несколько рядов окружала шею и спускалась за вырез платья.

Александр с сияющим лицом стоял за ее стулом и что-то говорил ей вполголоса, многозначительно улыбаясь.

Лакеи разносили чай. Музыка еще не играла, ждали пани Карлич, которая запаздывала.

Наконец послышался стук колес, и к крыльцу подкатила карета — единственная среди множества бричек, заполнявших сегодня адампольский двор. По комнатам пронесся глухой шум, гости лихорадочно шептали друг другу:

— Пани Карлич приехала!

Очевидно, эта богатая и знатная светская дама оказывала дому великую честь своим прибытием: почти все видели в ней королеву вечера.

Александр с явным сожалением покинул свое место около Винцуни, чтобы встретить представительницу местной знати в дверях зала. На ней было роскошное черное бархатное платье, отделанное кружевами, с длинным шлейфом, который, мягко шурша, волочился по земле. Свои черные волосы она убрала кораллами, лоб прикрывали мелкие локончики, шевелившиеся при каждом ее движении, как змеиные хвостики. За нею следовали две компаньонки, молодые девушки, тоже нарядно одетые. Зал встретил ее появление восторженным шепотом, после чего воцарилось молчание. Светская дама огненным взором окинула собравшееся общество, и по ее красивым, пунцовым, капризно изогнутым губам скользнула ироническая улыбка.

Александр с поклоном подал ей руку, галантно упрекая за опоздание. Пани Карлич громко рассмеялась и ответила полушутя, полусерьезно:

— Vous savez, monsieur Oies, que les grands seigneurs sont toujour tardifs [8] Вы ведь знаете, милый Олесь, господа всегда заставляют себя ждать (фр.) . Помните, я вам как-то приводила эту поговорку и объяснила, что она значит.

— Все, что исходит из ваших уст, навеки запечатлено в моем сердце, — вполголоса промолвил юноша, но смотрел он при этом на Винцуню, жадно ловя ее взгляд.

Прекрасная вдова заняла место среди жен арендаторов и мелких землевладельцев, чем вызвала некоторое замешательство. Женщины с любопытством приглядывались к ней исподтишка.

Загремела музыка, и начались танцы; после короткого полонеза по всему дому разнеслись задорные звуки мазурки.

Танцующие образовали большой круг и, пара за парой, сделали несколько туров; затем круг распался, пары рассеялись, а одна, на редкость красивая и слаженная, вырвавшись вперед, понеслась через зал, привлекая к себе взгляды присутствующих. Александр начинал мазурку с Винцуней — к великому удивлению публики, которая не сомневалась, что в первой паре увидит блестящую пани Карлич, и к великому удивлению самой Винцуни, ошеломленной своим нежданным триумфом и всеобщим вниманием зала.

Ах, как хороши были они оба, когда при свете десятков свечей, повернув друг к другу раскрасневшиеся лица, летели через весь зал, едва касаясь ногами пола! Винцуня танцевала потупив глаза, но пунцовые губы ее улыбались, белые зубки блестели, как жемчуг, дрожавший на ее шее, воздушное платье белым облачком вихрилось и завивалось вокруг ног, и розовый веночек на голове весело подпрыгивал в такт танцевальным па.

Александр был молод, строен, полон жизни — казалось, он создан для мазурки. Винцуня тоже была молода, стройна и полна жизни — удивительно ли, что и она так прелестно танцевала?

Как раз в эту минуту, когда эта блестящая пара вырвалась на середину зала, в дверях показался Болеслав; привлеченный звуками мазурки, а быть может, желанием увидеть Винцуню, он пришел сюда из дальней комнаты и, стоя на пороге, напряженно следил за мелькавшим в зале белым платьем девушки.

Неужели эта бойкая плясунья, которая весело скачет по залу рука об руку с чужим мужчиной, — неужели это его Винцуня, его девочка в белом переднике, из которого она бросает зерно голубям, его фиалка, скромно цветущая в деревенской глуши?

Болеслав смотрел, и лицо его бледнело. Ему казалось, что это не она, что его любимая развеялась как дым, исчезла, а на ее месте какая-то другая, у которой только лицо Винцуни.

Он так привык видеть Винцуню в скромном домашнем окружении, летом — в саду и во дворе, зимой — у камелька или за столом при бледном свете лампы, что теперь, когда он увидел ее пляшущей на глазах у этой шумной толпы, рядом с чужим мужчиной, который не сводил с нее горящего взгляда, сердце у него сжалось от неизъяснимой боли, от тоски по той, по прежней Винцуне, по его чистой, тихой, милой нареченной.

Он все смотрел, и ему казалось, что какая-то туманная завеса, сотканная из шума, музыки, человеческих лиц и слез опускается между ним и танцующей парой; в этом тумане, который застилал глаза, он пытался отыскать Винцуню и не мог… Различал лишь белое платье, светлые косы, на них розовый венок, но ее самой не было…