П. Паркер - «Великолепный век» Сулеймана и Хюррем-султан

Сулейман пошатнулся; кинжал выпал из его руки. Давуд подхватил кинжал на лету, оттолкнул Сулеймана вбок и тяжело навалился на него. Он ловко занес кинжал и прижал его острием к горлу самого Сулеймана.

— Охрана! — проревел султан, извиваясь под ичогланом.

Давуд прижал руки султана к земле.

— Они тебя не услышат, господин, из-за дождя, взрывов и суматохи, — примирительно заговорил он, приблизив лицо к лежащему под ним человеку. Он заглянул в черные глаза, которые находились совсем рядом.

Гнев душил Давуда, но глаза его наполнились слезами. Они орошали лицо Сулеймана.

— Господин мой, мой султан, мой любимый! То, что ты говоришь, когда-то было правдой. Я действительно поступил к тебе на службу в надежде вырвать, выкупить Александру из гарема. Но тогда я еще не знал, что она и есть твоя Хюррем. Когда я выяснил, что наши любимые — не две женщины, а одна, мой разум пришел в замешательство, и я опечалился. Но, господин, с тех пор я многое понял, в том числе и о себе самом, и рана, терзавшая мою душу, затянулась. Господин мой, я понял, что люблю тебя.

Сулейман перестал вырываться и застыл на месте. Давуд продолжал шептать:

— Сулейман, я всегда буду любить Александру, но не больше, чем люблю твои ласки и твою любовь. Когда я выяснил, что мы с тобой любим одну и ту же женщину, мой путь и моя цель в жизни навеки изменились. Я знаю, что никогда не увижу и никогда больше не прикоснусь к девушке из моего детства; но, любя и почитая тебя, я как будто продолжаю любить и почитать ее. Я знаю, что ты любишь ее всем сердцем и с тобой она совершенно счастлива.

Сулеймана его слова словно заворожили.

— Давуд…

— Ш-ш-ш! — прошептал ичоглан, поднося к губам султана окровавленный палец. — Сулейман, ничто не уменьшит мою любовь и страсть к тебе. Знай, что через любовь и страсть к тебе я удовлетворяю мою любовь к Александре.

Давуд поднялся и сел, скрестив ноги, а затем помог Сулейману подняться. Он достал кинжал и снова вложил его в руку султана. Сидя молча, он наблюдал, как его султан смотрит на кинжал, а затем снова ему в глаза. Он сидел неподвижно и когда Сулейман положил руку ему на голову и прижал ее к своей груди, Давуд закрыл глаза. Кинжал снова очутился у самого его горла.

Он затаил дыхание.

Хюррем подавленно лежала на диване в темноте своих покоев. Целый месяц у нее гостила Марьяна, но теперь и она покинула дворец, уехала из Стамбула, вернулась к своей жизни. Недели, проведенные с подругой детства, подарили Хюррем много радости, но вместе с тем и много печали. Ей показалось, что мир вокруг нее рушится. Ее мечты и планы при пробуждении теперь поглощали мысли о Сулеймане и Дариуше. Она любила их обоих с такой страстью, что глаза ее наполнялись бессильными слезами. Если ее господин когда-нибудь узнает… Дариуш наверняка погибнет от его руки. Снова и снова она принималась плакать, не в силах совладать со смятением и страхом. Голова раскалывалась от тяжелых мыслей. Она не знала, что принесет ей будущее. В то же время ее охватывал страх при мысли о растущей власти Ибрагима. Она боялась за жизнь и безопасность своего султана. Пройдет совсем немного времени, и их обоих заберут у нее… Дариуша она лишится во второй раз, и ей будет намного больнее.

Значит, она сама должна что-то предпринять.

Она закуталась в теплую накидку и выбежала во двор, на холод. Пробежав между колоннами и поднявшись по лестнице, она направилась во двор валиде-султан.

Хафса знает, что делать!

Положив руку на большую деревянную дверь, собираясь распахнуть ее, она вдруг остановилась.

«Нет, никто за этими стенами не должен ничего знать. Если я разоткровенничаюсь, я подвергну опасности любимого и лишь ускорю его смерть».

Хюррем без сил опустилась на пол в темном коридоре. Горе и неуверенность снова завладели ею, и она жалобно заплакала.

Сулейман не убирал кинжала от подбородка Давуда.

— Хюррем известно о твоих намерениях?

— Нет, господин… последний раз, когда она меня видела… десять лет назад… я, раненный стрелами, упал на львовской площади, — прошептал Давуд, по-прежнему не открывая глаз.

Сулейман сидел молча, разглядывая человека, находящегося всецело в его власти. Густые каштановые ресницы отбрасывали тень на высокие скулы. Широкие брови, лоб и щетина на обритой голове были покрыты кровью и грязью. Пухлые губы слегка дрожали. Даже в своем жалком состоянии, за несколько секунд до смерти, Давуд оставался красивым.

Сулейман посмотрел на клинок; на острие блеснула капелька крови из шеи Давуда. Кожа под подбородком ичоглана слегка разошлась, но артерии еще не были задеты; рана касалась лишь наружной плоти, как те, что он получил во время обвала в туннеле или на поле битвы. Сулейман ласкал взглядом острый клинок и, быстро приняв решение — способность, которая сделала его самым страшным и самым влиятельным человеком на земле, — отдернул его.

Длинная прядь волос, отрезанная от виска Давуда, упала на землю. Сулейман склонил голову ичоглана вправо и снова занес кинжал, отрезав еще одну прядь у самой кожи.

— Ты больше не мой ичоглан. Ты больше не мой раб.

Давуд открыл глаза и посмотрел на своего господина в упор:

— Сулейман, я живу на земле для того, чтобы служить тебе и любить тебя. Если ты откажешь мне в этом, я не желаю больше жить.

Лицо Сулеймана разгладилось; он выронил кинжал.

Долго он сидел молча, погрузившись в раздумья.

— Быть посему, — едва слышно прошептал он, — но ты будешь служить мне не как мой раб, а как мой друг.

Он заключил Давуда в объятия и прижался щекой к его окровавленному лицу. Они мягко покачивались, лаская друг друга. Наконец Сулейман прошептал:

— Прости меня, друг мой. Прошу, прости меня за то, что я сегодня сделал. Ты пожертвовал всем ради того, чтобы быть рядом со мной. По сравнению с твоей жертвой и я сам, и все, к чему я стремлюсь, кажется мелким и жалким…

Давуд молча коснулся губами шеи Сулеймана и крепче прижал его к себе. Они много часов провели в объятиях, утешая друг друга.

Шум снаружи утих; взошло солнце, осветившее ужасы прошедшей ночи. Дождь шел по-прежнему, но его капли уже не так громко барабанили по шкурам шатров. Когда муки голода наконец овладели ими, Сулейман и Давуд расцепили объятия.

Сулейман приблизил губы к самому уху Давуда:

— Давуд, Хюррем ни за что не должна узнать о твоем существовании. Пусть думает, что ее возлюбленный погиб. Иначе кто угодно получит право убить и тебя и ее. Для того чтобы вы оба умерли, не нужно даже доказательств того, что вы с ней продолжали видеться…

— Понимаю, — ответил Давуд, проводя рукой по плечу Сулеймана.

Они вышли из шатра, обняв друг друга за талию. Давуд распахнул полог, и они остановились на пороге, осматривая лагерь. Несколько сот палаток, стоявших ближе всего к Вене, превратились в клочья, которые разносил утренний ветер. Между кострами лежали тела убитых янычар — их было не меньше двух тысяч. Гневные крики оставшихся в живых эхом разносились по долине; янычары готовились к мести.