Маргарет Барнс - Торжество на час

Анна попыталась унять дрожь в коленях и встать, чтобы уйти. Над ней как будто нависла тень Генриха Тюдора, а с ним рядом ей виделась еще какая-то неясная фигура, которую она никак не могла распознать.

— Если бы твоя мачеха была здесь! Тебе так нужно сейчас женское участие, — сетовал сэр Томас, разрываемый между жалостью к дочери и раздражением. — Одно могу тебе сказать: если ты не выбросишь из головы этого глупого юнца и не будешь должным образом отвечать на королевские знаки внимания, Его Величество удалит тебя от двора.

Эти слова заставили Анну остановиться. Чтобы ее выгнали со службы королеве без всякой видимой причины! Ее, которая так успешно служила королеве Франции и даже была законодательницей парижских мод. Больнее ударить по ее тщеславию было нельзя.

— Что я такого с-сделала, чтобы так наказывать и позорить меня перед моими друзьями? — спросила она, задыхаясь от негодования.

— Ты нанесла Генриху Тюдору публичное оскорбление, которое не потерпит ни один монарх, — ответил Норфолк.

— Тогда разрешите мне уехать завтра, — попросила Анна, с поклоном покидая комнату. — Поскольку ничего тут меня больше уже не удерживает и не радует.

Отец, не на шутку встревоженный ее бледным видом, проводил дочь до двери.

— Что ты делаешь, Нэн? Ты изведешь себя своим упрямством, — сказал он с сожалением.

В ответ Анна только поспешно вырвалась из его отцовского объятия.

— Я поеду домой, — пробормотала она. — Домой в Хевер.

Джокунда растворила окна, и солнечные лучи легли золотыми полосами на широкие дубовые половицы. Комната наполнилась жизнерадостным пением жаворонков, а издалека доносились звуки охотничьего рога.

— Сегодня чудесный день, Нэн. Ты не хочешь встать? — спросила она.

— Встать? Для чего? — мрачно произнесла Анна, так любившая когда-то залитый солнцем утренний сад и знавшая толк в охоте.

Джокунду пугал вид Анны, лежавшей в постели тихо и неподвижно. Правда, она была больна, так больна, что даже отец не решался допекать ее своими упреками. Вскоре после того, как Анна оставила двор и вернулась домой, она сильно простудилась во время охоты в холодный дождливый день. Всю зиму она мучилась страшным кашлем, который довел ее до полного изнеможения. Но теперь опасность миновала, и Анна должна, считала Джокунда, приложить усилия, чтобы, наконец, подняться.

Но Анна оставалась в постели, терзая себя воспоминаниями о прошлом и бесконечно воскрешая в памяти то утро, когда Гарри Перси покинул ее.

В тот злосчастный день он не был похож на себя: исчезли его жизнерадостность и бьющая через край энергия. Осанка и все движения выражали тот же душевный надлом, что был и у Анны. Сквозь слезы она смотрела тогда на него и не могла поверить: разве вот эти сурово сжатые безжизненные губы целовали ее? Содрогаясь от рыданий, не заботясь, что думают окружающие, Анна долго глядела ему вслед из верхнего окна Вестминстерского замка. «Сейчас, в эту минуту, он навсегда уходит из моей жизни», — думала она, предчувствуя, что душевная пустота, которую она так остро ощущала тогда, останется ее уделом на многие годы.

Вестминстер и Гринвич стали для нее всего лишь отдаленными, щемящими сердце воспоминаниями.

И вот теперь в Хевере была весна, по дорожкам парка допоздна бродили влюбленные, а она, Анна Болейн, отставная фрейлина королевы, лежала в постели, равнодушная к щебетанию птиц и звукам охотничьего рога. Рядом стояла Джокунда с чашкой горячего бульона.

— Ты должна хорошо кушать, чтобы поправиться.

— Я не голодна.

Но Джокунда подняла повыше подушки и заставила Анну взять в руки чашку.

— Милая, бедная моя девочка, прошел уже почти год…

— Скажите лучше — век.

— И милорд Перси женат на этой злюке, Мэри Тал-бот, наверное, месяцев девять или больше…

— А его проклятый отец уже полгода как в могиле. Если бы он отправился на тот свет месяца на три пораньше, сейчас бы я, а не она, была женой Гарри!

— Дитя мое! Не говори так! Не думай так! Это огорчает меня до глубины души.

— Простите меня, Джокунда. Вы так любите меня. Вы так хорошо относитесь ко всем нам… и к Мэри.

Анна поймала руку мачехи и поцеловала ее. Чтобы сделать ей приятное, она села в постели и попробовала бульон. Но после двух глотков остановилась и, глянув на Джокунду умоляющими глазами, протянула ей чашку.

— У них… у Мэри Талбот… наверное, скоро будет ребенок? — едва слышно спросила она.

Джокунда любовно начала расчесывать длинные цвета вороного крыла волосы Анны, которые, казалось, были слишком тяжелы для ее маленькой изящной головы.

— Об этом ничего не известно, — ответила она. — Но, говорят, замок Врессел стал напоминать волчью яму. Новый граф холоден как лед, а его супруга сгорает от обиды и возмущения.

Анна была рада слышать это, но в то же время жалела Гарри. Она представляла себе, как неохотно он разделял супружеское ложе с нелюбимой женщиной и какой радостью стало бы оно, будь на ее месте Анна.

Если бы только у Гарри хватило тогда сил сопротивляться воле отца чуть дольше!

Она осуждала Гарри за недостаток твердости, но прощала его. Она понимала, что слова — словами, но когда доходит до дела, кто может противиться воле короля, Нортамберленда, Уолси? У них в руках власть. Их можно только молча ненавидеть.

— Есть и другие мужчины, — резонно заметила Джокунда, убрав в сторону гребень и чашку с бульоном.

— Да, но только один смог воспламенить мою душу, — твердо сказала Анна. — Я знаю, пройдет время, в моей жизни появятся другие мужчины. Может быть, они смогут разбудить во мне страсть. Такие были и раньше. Но никогда больше я не полюблю так, всем сердцем. Эта любовь делала меня доброй, великодушной…

Былое оживление появилось на лице Анны. Она приподнялась с подушек, прижав руки к груди.

— Боже мой, какой я была тогда! Именно такой вы всегда хотели меня видеть, Джокунда. Потому что любить истинно и быть любимой — это значит стать выше всего мелочного, низкого; это очищение, отречение от себя, благодарность Всевышнему за то, что живешь…

Но оживление Анны длилось недолго. Она вновь натянула на себя обшитое горностаем одеяло, и прежнее раздражение вернулось к ней.

— Прекрасно! Гарри теперь — граф Нортамберленд. Его любимый Врессел отныне принадлежит ему, так же как и уродливое тело Мэри Талбот. И пусть воспоминания о том, что он потерял, сожгут его!

— Нэн, остановись, ты опять доведешь себя до горячки!

— Да, я знаю, знаю. Вы видите, какая злоба сидит во мне. Но это они виноваты, они — в том числе Уолси и король! Если бы я могла заставить короля страдать, как страдаю я, или унизить Уолси, как он унизил мою любовь в тот день!

В приступе нервной головной боли Анна судорожным движением зажала уши ладонями.