Александр Корделл - Поругание прекрасной страны

В это лето произошли и другие важные события. Хозяева подняли цены в заводских лавках и снизили заработную плату всем рабочим, на Северной улице было построено еще несколько бараков, где ютилось по семнадцать человек в комнате, в Риске началась холера, и мистер Снелл, англичанин, продававший цветные Библии [1] Методисты считали, что Библии приличествует только черный переплет. — Здесь и далее примечания переводчиков. , стал ухаживать за Эдвиной.

Ну и замухрышка же он был, три десятка ему уж верных стукнуло, на голове парик — лысину прикрывает, красный нос крючком вниз и красный подбородок крючком вверх, а посередке вместо рта какая-то дырочка, росточку от силы пять футов два дюйма, но зато весь от пяток до макушки — слуга Всевышнего. Он был странствующим проповедником и собирал пожертвования в пользу бедных, но отец не раз говорил, что бедным из его сборов, наверно, не много перепадает. Он был очень приличный человек и очень ученый, и всегда постился по постным дням и ел рыбу по пятницам, и был верным подданным Вильгельма Четвертого.

— Смотри, если ты такого пустишь к себе в постель, то начнешь яйца нести, — говорила Морфид. — Какого черта, Эдвина! Достань себе хорошую несушку у Шамс-а-Коеда и разбогатеешь на курах. Но ведь тебе-то нужен муж, а не бантамский петух!

Сижу в отцовском кресле у камина, закрыв глаза и похрапывая, а уши у меня так и шевелятся от любопытства.

— Он, конечно, неказист, — отвечает Эдвина, — зато хороший человек и истинный христианин. Ума ему тоже не занимать, и ученый он.

— Вот как? — фыркает Морфид. — А по мне пусть уж будет безмозглый, лишь бы мне с ним тепло было в постели, а от ума иногда бывает чертовски холодно. Сама я, правда, не мастерица читать, но не вытерпела бы, если б меня пичкали Библией и на завтрак и на ужин, а от Снелла иного не жди.

— Ты к нему несправедлива, — кротко отвечает Эдвина. — Не так уж часто за девушкой ухаживает джентльмен из Итона.

Тут у меня даже один глаз приоткрылся.

— Это еще что? — переспрашивает Морфид.

— Такое место, где учат читать, писать и говорить на разных языках.

— Школа, значит?

— Школа, где сотни молодых людей живут все вместе, и они выиграли битву под Ватерлоо. Да еще на площадке для игр.

— Черта с два, — говорит Морфид. — Эта битва была во Франции, и дед Шамс-а-Коед отливал для нее ядра. Врет твой Снелл.

— Нет, на площадке для игр, — не уступает Эдвина, — ты не очень-то верь всему, что тебе здесь наговорят.

— Еще что, — бурчит Морфид.

— И с герцогом Веллингтоном они друзья, так что, когда в следующий раз его увидишь, обращайся с ним повежливей.

Чего только не узнаешь, притворившись спящим. В то время я очень интересовался историей и был рад, что наконец-то узнал, как все было на самом деле — по части образования уэльсцам было далеко до англичан.

В общем, мистер Снелл здорово задурил Эдвине голову своими историями о битвах и об Итоне.

Она встала, вздохнула и провела руками по бедрам. Хороша у нее была фигурка — талия тоньше, чем отцовская шея, а плечи полные и круглые, и летние платья туго обтягивали ее острые груди. Она стояла перед зеркалом и, улыбаясь, причесывалась и вплетала в косы ленточки.

— Какой он там ни будь образованный, — продолжает Морфид, — а ощипать его, так и на рождественский обед не хватит. Не забывай, что тебе с ним придется спать. Итон Итоном, а мужу от жены нужны не только обед и стирка.

— Ужас что она говорит! — воскликнула Эдвина, обернулась и, подбоченившись, подступила к Морфид. — Ты ведь тоже не замужем! Откуда ты знаешь, что мужу нужно от жены?

— Ну, — шепчет Морфид, — иная девушка и без свадьбы много чего знает. Ты меня лучше об этом не спрашивай, а то я как сяду на своего любимого конька, так до утра проговорю.

Я исподтишка глянул на нее. Морфид откинулась в кресле, глаза ее были полузакрыты, высокая грудь вздымалась и опускалась, а на лице, озаренном воспоминаниями, одно выражение быстро сменялось другим — вот промелькнуло изумление, вот горечь; она вздохнула и потянулась с медленной, кошачьей грацией. Наверно, у Далилы был такой же вид в ту ночь, когда обрушились своды храма.

— Как хорошо, — прошептала она.

— Что хорошо? — быстро спросила Эдвина.

— Не важно, — сказала Морфид, одергивая юбку. — Так вот, насчет мужей. Чего тебе не хватает, Эдвина, так это опыта. Нельзя спешить с замужеством, не прогулявшись разок-другой в горы и не разведав, что и как. Такие, как Снелл, вовсе не всегда бывают плохи — может, он в постели орел. Помнишь того парня из Гилверна?

— Лемюэля Уолтерса?

— Ну да. Он был вроде тебя — тихонький, робкий, пугливый, как мышонок, а как сводила я его на гору два воскресенья подряд, так другой человек стал. А сейчас ему удержу нет.

— А Уилли Баргод? Он тоже?

— Не говори мне об Уилли Баргоде! — Морфид даже привстала. — Вид у него был страх какой невинный, а когда я пошла с ним в горы, чтоб научить его кое-чему, то не успела оглянуться, как он содрал с меня юбку и…

Я так тяжело дышал, что чуть не вывалился из кресла.

Сквозь ресницы я посмотрел на Морфид и встретил ее взгляд, устремленный мне в лидо.

— Да он спит, — прошептала Эдвина. — Спит как убитый. Расскажи мне еще, Морфид, а то ведь в этом году мне, наверно, придется лечь с мистером Снеллом в супружескую постель.

— Отец этого не допустит. Вот чертенок! Если эта мартышка спит, то я давно покойница. Навострил уши и не пропустил ни словечка с тех пор, как мы сюда вошли.

Она схватила меня за ноги и стащила с кресла на пол.

— Хватит рассиживаться — живо накрывай на стол и ни слова о том, что здесь слышал, а то я с тебя шкуру спущу!

— А почему это Эдвине можно знать, а мне нельзя?

Она дала мне подзатыльник.

— Нет, вы послушайте эту невинную крошку! Да ты тут такие завел знакомства, что сам, глядишь, мог бы меня кой-чему научить. Кто это в прошлое воскресенье шлялся с Полли Морган из «Барабана и обезьяны»?

— Я с ней не гуляю, — ответил я, вспыхнув.

— Рада слышать, а если попробуешь, я с ней живо разделаюсь. У нас приличный дом. Держись от нее подальше, пусть с ней Мо Дженкинс крутит; вот уж действительно два сапога пара — оба из подворотни, — об таких недолго и замараться.

— Тише, — шепнула Эдвина, — мать идет.

Я накрывал на стол и думал о Полли Морган.

Полли была настоящая красотка, фигурка такая, что на нее заглядывались даже взрослые мужчины, не говоря уже о мальчишках вроде меня или Мо, хоть ей едва исполнилось тринадцать лет. Она заплетала свои темные волосы в косы, как-то дразняще подрагивала бедрами при ходьбе, у нее была тоненькая, аккуратная талия, а выше — все, как у взрослой женщины, и ее яркие пухлые губы были всегда полуоткрыты, словно в ожидании поцелуя. Она снилась мне каждую ночь с того раза, как я пришел в «Барабан и обезьяну» купить виски от простуды; правда, мать почти все виски выпила с чаем.