Чарльз Норрис - Зельда Марш

— Так… так… неизлечима…

— И вернуться снова к нормальному, активному существованию он не сможет.

— То есть он больше не сможет снова приняться за свою работу, рисовать и?..

— А, так он — художник, вот как? Нет, боюсь, что не сможет. Никаких усилий, никакого напряжения или утомления, понимаете?

— А если он останется здесь?

— Тогда он умрет.

— А если уедет в Аризону?

— То может жить месяцы и годы в зависимости от того, насколько он будет оберегать себя.

— Он никогда в жизни не умел оберегать себя!

— Ну, тогда я думаю, он долго не протянет.

— Но вы говорите, что в хороших условиях его жизнь можно продлить?

— Да, соответствующим уходом, питанием, а главное — покоем.

Долгая пауза. Наконец Зельда смогла вновь говорить.

— Благодарю вас, доктор. Так вы мне подскажете санаторий, где лучше всего поселить моего друга?

— Конечно. Вот Таксон — сухое, здоровое место. Я разузнаю, какой врач там считается лучшим, и дам вам письмо к нему. Я уверен, там — прекрасные санатории и, если в общей палате, то это будет стоить не дорого.

— Нет, только не в общей! Пусть дороже, но не в общей. Я кое-что скопила. Пока у меня будет хоть цент, Майкл будет иметь все самое лучшее.

Доктор одобрительно кивнул.

— Так увозите его, и чем скорее, тем лучше.

— Но он еще кашляет и его лихорадит!

— Для того и надо ему уехать, чтобы избавиться от того и другого.

— Но как он поедет в таком состоянии?

— Если он не может ехать один, надо, чтобы его повезла опытная сестра милосердия.

— Хорошо. Спасибо, доктор, я бесконечно вам благодарна… Значит, он должен ехать в Аризону или Таксон, и он… он не вернется больше оттуда?

— Нет, не вернется.

Каменные ступени, потом дорожка, проложенная в снегу, потом улица, ожидающий автомобиль… Она шла, как лунатик. Последние слова доктора, будто колокол, гудели в ее голове.

— Не верю! — что-то страстно кричало в ее душе. — Не может быть! — Но она знала, что это правда.

Шесть месяцев или шесть лет! Приговор произнесен!

Шесть месяцев или шесть лет ожидания смерти! Вот какова участь мальчика, жившего когда-то со своей матерью на Сакраменто-стрит в Сан-Франциско, и любимого ею, Зельдой, так глубоко, как она никого никогда не любила. Конец! Прозябание в больнице для чахоточных в Аризоне! Умирание, может быть, не столько от болезни, сколько от стыда и одиночества! Трагедия человека, выброшенного жизнью за борт.

Как бороться с этим? Как?! Допустим, она будет платить и за лечение, и за обслуживание, но ведь это самое меньшее, что можно сделать! Она даже не сможет поехать с ним туда, где ему судьбой уготовано окончить жизнь, не сможет посмотреть, хорошо ли его устроят… Театр, вечно театр! Шесть вечерних и два дневных спектакля в неделю. Ни минуты отдыха, передышки… вот она — цена славы! Как она жаждала ее когда-то! Теперь ей казалось, что эта слава ей ненавистна, что все, к чему она стремилась, — одна суета.

А Том? Верный Том, ее рыцарь и друг, ее «автор», человек, женой которого она обещала и хотела быть?! Ей с трудом верилось, что было время, когда она была равнодушна к нему, когда не смотрела на него, как на будущего мужа. Сейчас мысль о будущем была неразрывно связана с мыслью о Томе.

Он, его мать, его дядя — стали ее семьей. Не проходило дня, чтобы они не виделись, не поговорили хотя бы по телефону. Наконец-то впервые в жизни у нее была мать…

Но ни к ней, ни к ее сыну нельзя было прийти с той мукой, что терзала ее душу, нельзя было сказать им, что она хочет пожертвовать «Горемыкой», чтобы увезти на юг возлюбленного своей юности.

Однако, когда Зельда входила в отель, ей подумалось, что, если миссис Харни не сможет, вернее, не захочет понять ее побуждений, то Том поймет. Ее мысли были так полны им в эту минуту, что она ничуть не удивилась, увидев его в холле. И глядя на этого мужественного, красивого человека, она с глубокой нежностью почувствовала, что ему можно рассказать все и даже просить его помочь организовать переезд Майкла.

Мрачное выражение на ее лице сменилось сияющей улыбкой. Но Том не улыбнулся в ответ. Он взял ее за руку с подчеркнутой серьезностью.

— Вы уже слышали?

Удивленный взгляд Зельды. Мысль о Майкле. Но кет. Здесь был и судья Чизбро с печальным и торжественным лицом… Что случилось?

— Что такое?!

— Вы ничего не слышали? Вам не сообщили?

— Но о чем же? Говорите скорее! Надеюсь, не с мамой что-нибудь?

— Нет, мама здорова. Пойдемте. — Он взял ее под руку и отвел в уголок, судья пошел за ними.

— Зельда, есть печальная новость для вас.

— Да говорите же, Том! — Его волнение пугало ее.

— Ваш… Ваш муж…

— Джордж!

— Да, он… Он…

Она сразу поняла — и протянула руку, чтобы остановить Тома.

Зельде показалось, словно клапан какой открылся в ее сердце, и вся кровь хлынула оттуда. Но, сделав над собой страшное усилие, она знаком приказала Тому продолжать.

— Агенты, которым судья Чизбро поручил разыскать Джорджа, установили вчера, что он живет в дешевой гостинице для актеров, за Бродвеем. Судья послал своего помощника к нему с просьбой прийти сегодня утром. Дверь не открывалась, как ни стучали, и прислуга заподозрила что-то неладное. Тогда взломали дверь… и… и нашли его. Он застрелился — смерть наступила мгновенно. Помощник уговорил людей в гостинице не извещать полицию, пока не приедет судья Чизбро. Он позаботился также, чтобы ваше имя не связали с этим самоубийством. Когда прибыл судья, они вместе со следователем осмотрели комнату. Там было лишь немного золы — видно, он сжег какие-то бумаги — две ваши фотографии, вырезанные из газеты или журнала, и вот это письмо к вам. Пришлось показать его коронеру [2] Коронер — должностное лицо при органах местного самоуправления; разбирает дела о насильственной или внезапной смерти при сомнительных обстоятельствах. (Примеч. ред.) , но судья сделал все, чтобы репортеры ничего не узнали…

Зельда вдруг застонала и начала дрожать всем телом. Она закрыла лицо руками.

— Я не могу… Я не перенесу этого…

Джордж и Майкл! Два удара, так быстро последовавшие один за другим! Джордж и Майкл! Ей показалось, что весь мир с грохотом провалился куда-то. Она слышала свои собственные отчаянные рыдания, голос судьи:

— Снесем ее наверх. Беритесь, Том!

Они снесли ее в лифт, и через несколько минут она очутилась у себя в комнате. Миранда снимала с нее шляпу. Том был перед нею на коленях и гладил ее руки, а судья скромно стоял в стороне.

Она заставила себя выслушать подробности, которые, торопясь, перебивая друг друга, стали рассказывать ей оба эти джентльмена, но голова у нее кружилась, комната плыла перед глазами… она слышала их взволнованные голоса, но слов не понимала. И лишь одна мысль неотступно преследовала ее, одна мысль: они оба втайне довольны, довольны тем, что Джордж умер, довольна и Миранда — весь мир доволен этим!