Виктория Хольт - Король замка

Когда его темные глаза встретились с моими, мне стало неуютно. Я почувствовала себя наивной, несмышленой девчонкой. Уверена, именно этого он и добивался. Я поспешно отдернула руку, попытавшись скрыть смущение.

— Какую картину вы дадите для… экзамена? — спросила я.

— Не знаю, может быть ту, которую вы разглядывали, когда я вошел?

— Прекрасно. Она больше других нуждается в реставрации.

Мы подошли к портрету.

— С картиной дурно обращались, — сказала я, почувствовав твердую почву под ногами. — Картина нестарая, ей не больше ста пятидесяти лет, но тем не менее…

— Это одна моя прародительница.

— Жаль, что с ней так обошлись.

— Очень жаль. Но во Франции были времена, когда таких, как она, подвергали куда более суровому обращению.

— Можно подумать, что картину держали под открытым небом. Потускнело даже платье, хотя ализарин — очень стойкая краска. При таком освещении трудно различить, какого цвета ожерелье у этой дамы. Видите, как потемнели камни? Впрочем, браслет и серьги тоже.

— Я скажу вам, какого они цвета. Зеленого. Это изумруды.

— После реставрации картина обретет свои первозданные краски. Яркое платье — такое, каким его наверняка задумал художник — и сверкающие изумруды.

— Интересно посмотреть, как вы воплотите свой замысел.

— Я начну без промедления.

— У вас есть все, что нужно?

— Для начала — да. Инструменты в комнате, я возьму их и сразу же примусь за работу.

— Хотите сказать, я вас задерживаю?

Я не отрицала. Он посторонился, и я с торжествующим видом вышла из галереи: чувствовала, что первая встреча с графом мне удалась.

Какое счастливое утро я провела за работой! Меня никто не отвлекал. Вернувшись с инструментами, я застала в галерее двоих слуг. Они как раз сняли картину со стены. Спросили, не нужно ли мне чего-нибудь. Я сказала, что в случае необходимости позвоню. Они посмотрели на меня с некоторым уважением и поспешили удалиться — с вестью о том, что граф позволил мне остаться.

Я надела поверх платья коричневый льняной халат. Смешно, но в нем я чувствовала себя настоящим специалистом.

Устроившись поудобнее, я стала изучать состояние картины. Во-первых, прежде чем снимать лак, надо было определить, насколько прочно краска держится на грунте. Во-вторых, создавалось впечатление, что цвета картины изменились не только от налета пыли, и в-третьих, по опыту я знала, что перед обработкой лака фолью полезно вымыть картину с мылом. Я долго размышляла в этом направлении и наконец решилась.

Когда в дверь постучала горничная, я удивилась. Оказывается, уже пришло время обедать. Я поела в своей комнате и, поскольку никогда не работала после обеда, выскользнула из замка и пошла к дому Бастидов. Мне показалось, что элементарная вежливость обязывает меня рассказать им о том, что произошло. Ведь они проявили ко мне столько интереса!

Старая дама сидела в кресле-качалке. При моем появлении она очень обрадовалась и посетовала на то, что дети на уроке у господина кюре, а Арман, Жан-Пьер и Габриелла работают. Они с удовольствием повидали бы меня, сказала она.

Я села рядом с ней.

— Я видела графа.

— Да, я слышала, что он вернулся.

— Мне надо отреставрировать одну картину. В случае успеха мне доверят остальные. Я уже начала работу, это портрет его прабабки. Дама в красном платье и в ожерелье, сейчас оно цвета грязи. Граф сказал, что оно изумрудное.

— Изумрудное, — повторила она. — Может быть, это изумруды замка Гайар?

— Фамильные драгоценности?

— Были… когда-то.

— А теперь?

— Утеряны. Кажется, во время революции.

— Тогда семья лишилась и замка?

— Не совсем. Мы далеко от Парижа, и здесь волнений было меньше, но замок разграбили.

— Однако он неплохо сохранился.

— Да. У нас есть одно предание. Когда туда ворвались революционеры… Вы видели часовню? Она в самой старой части замка. Вы, наверное, заметили, что над входной дверью проломлена кирпичная кладка. Некогда там стояла статуя святой Женевьевы. Так вот, революционеры хотели осквернить часовню. К счастью для Гайара, сначала они попытались сбросить святую Женевьеву, а к тому времени многие из них уже побывали в винных погребах замка. Статуя оказалась тяжелее, чем они думали. Она рухнула прямо на них. Это было воспринято как знамение. Потом говорили, что святая Женевьева спасла Гайар.

— Женевьеву назвали в честь нее?

— У них в роду всех девочек называли Женевьевами. Графа тогда отправили на гильотину, но нашлись люди, которые позаботились о его сыне, еще ребенке. Со временем он вернулся в замок. Мы, Бастиды, любим об этом рассказывать. Мы были за народ — за свободу, равенство и братство, против аристократов, — но взяли маленького графа к себе, вот в этот дом и ухаживали за малышом, пока все не кончилось.

— Выходит, корни ваших семей тесно переплетены.

— Очень тесно.

— А нынешний граф… вы дружите?

— Де ла Тали никогда не были друзьями Бастидов, — сказала она гордо. — Только патронами. Они не переменились… и мы тоже.

Она сменила тему разговора. Вскоре я попрощалась и вернулась в замок. Мне не терпелось продолжить работу.

Днем в галерею пришла горничная. Она сказала, что Его Светлость будет рад, если сегодня вечером я разделю с ним трапезу. Ужинают они в восемь, общество соберется небольшое, так что спуститься надо в одну из малых столовых. Горничная сообщила, что зайдет за мной без пяти восемь.

Это предложение меня сбило с толку, и я больше не могла работать. Горничная обращалась ко мне очень почтительно, что можно было растолковать следующим образом: мне не просто позволили реставрировать картины Его Светлости, а удостоили гораздо большей чести — ужинать в его обществе.

Итак, что наденем? У меня было три подобающих случаю платья, но ни одного нового. Одно — коричневого шелка с кружевами кофейного цвета, второе — очень строгое, из черного бархата с белым гофрированным воротником под горлышко, а третье — серое, хлопчатобумажное с шелковой бледно-лиловой нашивкой. Не раздумывая, я остановилась на черном бархате.

Не люблю работать при искусственном освещении. Когда начало смеркаться, я пошла к себе. Вынула платье и стала его рассматривать. Бархат, по счастью, не вытерся, но покрой не из модных. Я приложила платье к себе и взглянула в зеркало. На щеках легкий румянец, глаза из-за черного бархата кажутся совсем темными, а из пучка выбилась прядь волос. Недовольная, отложила платье и стала поправлять прическу. Вдруг в дверь постучали.

Вошла мадемуазель Дюбуа. Кинув на меня недоверчивый взгляд, она произнесла с запинкой:

— Мадемуазель Лосон, это правда, что вас пригласили ужинать с семьей?

— Да. А вас это удивляет?