Эвелин Энтони - Валентина

— Проклятая жарища, — заметил де Шавель, утирая лицо платком так, чтобы достать полоску лба под шлемом, где от пота все было мокро. — Когда же мы наконец доберемся до Вильно? Впрочем, кое-что нам еще предстоит в Ковно.

— Пожалуй, — ответил майор Макдональд. — Но скажите мне, полковник, как долго еще будет тянуться такая дорога? Почва здесь суха и совершенно бесплодна.

— Не могу сказать точно, — ответил де Шавель. — Но я думаю, что дальше будет лучше.

— Надеюсь. А то здесь, сколько хватает взгляд, ни деревца, ни травинки. Да и лошадям нечего пить. Это мне напоминает Испанию, хотя там было и пожарче.

— Мне ясно, что эта страна у вас буйного восторга не вызывает, — заметил полковник. Его немного раздражали постоянные упоминания молодого офицера о той единственной крупной кампании, в которой сам де Шавель участия не принимал, — Но я бы вам посоветовал не слишком громко говорить об этом. Император очень болезненно воспринимает всякое недовольство именно той кампанией, вы же знаете.

— Да, сударь, конечно, знаю, — бесстрастно произнес майор. — Да и всякий, кто дрался в тех адских условиях, не желает даже вспоминать само имя той страны. Из тех, разумеется, кто вернулся оттуда живым. И я прошу прощения за свои слова. Просто эта местность мне почему-то напомнила Испанию — не знаю почему. Здесь совсем не так каменисто, но так же пыльно и пустынно, и, кроме того, страшно мало провианта и корма лошадям. Но я надеюсь, что командование все это предусмотрело.

Де Шавель не сразу ответил. Его немного настораживали победные нотки во всяком разговоре, тем более что сомнения в успехе он уловил в речах самого императора. Потом еще Даву, говоривший странные слова на понтоне через Неман: дескать, Бог да спасет нас… А теперь этот ветеран неудавшейся кампании, сравнения которого совсем не говорят об оптимизме.

— Мне хотелось бы присоединиться к вашим людям, — сказал полковник сухо.

Первого июля император прибыл в Вильно, оставленный всего несколько дней назад его противником — русским царем. Жара, жажда и отсутствие должного снабжения кормами уже обошлись его армии в двадцать тысяч павших лошадей. Это была огромная цифра. Кроме того, людские потери составили около двух тысяч человек, что было очень много для еще не начавшейся, по существу, войны.

А русские отнюдь не спешили вступать в бой с передовыми подразделениями кавалерии Рея ни у Ковно, ни у Вильно. Они просто отступали в глубь страны, забирая с собой все припасы продовольствия и сжигая то, что нельзя было забрать.

— Александра! Посыльный приехал? — крикнула Валентина, взбегая по лестнице. Она ездила верхом почти два часа. Все это время они ждали вестей, и ожидание это было для Валентины невыносимо. Но нетерпеливость Валентины страшно действовала на нервы Александре, которая пообещала, что если сестра еще раз спросит насчет новостей, она просто перестанет с нею разговаривать.

Когда Валентина спрыгнула с лошади, ей показалось, что конюх, подхвативший ее лошадь под уздцы, был очень мрачен и озабочен.

— Александра! Сандра! Ты где?!

Наверху она приостановилась перевести дух, и тут сестра вышла из своей комнаты.

— Он здесь, — сказала она. — Зайди ко мне и прочти сама.

Она протянула Валентине газету с новостями. Она была недельной давности — ровно столько потребовалось верховому, чтобы он довез ее из Варшавы в Чартац. Посыльный претерпел при этом немалые муки, обедая в крестьянских харчевнях по дороге.

— «Армия императора Наполеона стоит всего в пятидесяти километрах от Москвы, где их ожидают отборные русские войска под началом генерала Кутузова для решающей битвы. Французские войска потеряли тридцать тысяч человек, учитывая лишения, которым они подверглись в России, а русские потеряли пятьдесят тысяч человек…»

Валентина бросила газету на пол и закрыла лицо рукой.

— Боже мой… Боже мой… — всхлипывала она. — Тридцать тысяч… Сандра, я уверена, — он среди этих тридцати тысяч!..

Она с рыданиями упала на козетку.

— Не будь так чувствительна, милая моя, — Александра погладила ее по руке и подняла с пола выпавшую газету. Ей было очень жаль Валентину, которая уже три месяца все ждала новостей из России, но никак не могла дождаться главной… Все эти три месяца Валентина изнывала в ожидании вестей о войне Наполеона в России и засыпала, измученная тревогой о любимом человеке. Каждое утро Александра, входя к ней, заставала ее в слезах, и все эти слезы были бесполезны для того, кто обещал вернуться, но имел так мало шансов для этого… Александра пыталась подшучивать над нею, укорять за нехватку простого здравого смысла… Но теперь она поняла, что ее страдающая сестра уже не способна внять никаким доводам разума. Ничего не оставалось делать, как только смягчить ее боль постоянной заботой. Слова Александры о том, что де Шавель — единственный мужчина для таких женщин, как Валентина, уже начали, казалось, сбываться. Она так влюбилась в полковника, как никогда и представить себе не могла Александра, с ее скептическим отношением к мужчинам и к жизни вообще. Такая длительная страсть ее сестры в отношении полковника де Шавеля очень ее раздражала. Но что-то, что заставляло в любви жертвовать, и жертвовать ради кого-то чем-то своим собственным, заставляло и Александру с неясным уважением относиться к этому виду безумия, особенно если оно коснулось ее сестры. Но сама она не могла себе представить, что станет хоть капельку страдать из-за мужчины. В глубине души она желала его смерти, чтобы он, так неосторожно вошедший в душу ее сестры, не превратился бы вдруг в реального человека, земного и сильного, который заберет ее с собой…

— Послушай меня, — сказала она. — Я совсем не думаю, что твой любезный полковник ранен или убит. Для этого нет никаких оснований.

— Да как же ты можешь знать?! — ломая руки, вскрикнула Валентина. — Нет, Сандра, тут уж я сама лучше знаю… Мне что-то подсказывает, что с ним случилось неладное. Я просто уверена в этом. Взять хотя бы эту битву за Москву — от какого числа эта газета?

— От двадцатого сентября. Ты же понимаешь, что все эти известия запаздывают на много недель. А это сражение, я думаю, уже кончено много дней назад! Милочка моя, за Францию там билось около полумиллиона людей, так почему же он должен был оказаться именно в числе тех тридцати тысяч погибших?

— Не знаю, — отвечала Валентина, роняя беспомощно на пол газету. — Я не знаю, где и как это случилось. Все это время я боялась за него, но совсем не была уверена в этом… А сейчас — уверена. Оставь меня одну, Сандра, оставь меня одну, это самое лучшее. Я прошу тебя.

— Прекрасно, — сказала Александра, вставая. — Я, конечно, понимала, что ты редкая идиотка, моя милая сестричка. Я это говорила тебе и раньше. Если он убит, ты можешь просидеть еще много месяцев в рыданиях! Ну что ж, если тебе нравится так тратить свое время… Я не могу ничем помочь тебе, Бог свидетель, если ты уж так безутешна. И я, пожалуй, оставлю тебя я в покое, если ты этого хочешь!