Барбара Картленд - Честь и бесчестье

— Итак, — помолчав немного, произнес герцог, — перед вами открываются две возможности.

Ошеломленная Шимона опять ничего не сказала, и герцог продолжал развивать свою мысль:

— Первая — отправиться к вашим дедушке и бабушке. Я обещал Нэнни еще в Лондоне помочь вам в этом.

— Я так и думала, что Нэнни обсуждала с вами этот вопрос, — наконец опомнившись, произнесла Шимона. — Но я же говорила ей о своем нежелании возобновлять знакомство с родственниками, которые в течение долгих лет вели себя так, словно моей матери не было на свете!..

— И тем не менее до недавнего времени это было единственное разумное и практичное решение, — возразил герцог. — В этом я совершенно согласен с вашей няней.

Шимона молчала. Не глядя на нее, он продолжал:

— Но теперь, насколько мне известно, у вас появилась возможность по-иному распорядиться своей судьбой.

Шимона не сводила изумленного взгляда с герцога. Но вот наконец до нее дошел смысл его слов. Чувствуя, как горячая волна заливает ей щеки, девушка, запинаясь, произнесла:

— Вы… вы, очевидно, имеете в виду… предложение Алистера?..

— Перед отъездом Алистер написал мне письмо, и я прочел его, едва только почувствовал себя немного лучше. Он всей душой желает, чтобы вы согласились стать его женой.

У Шимоны перехватило дыхание.

— Для меня это большая честь… Но все же я не могу выйти за него замуж.

— Почему?

— Потому что… я его… не люблю…

— А разве это так уж важно? Зато вы займете чрезвычайно высокое положение в Шотландии. Да и Алистер говорит о вас с таким искренним чувством, на которое, признаться, я даже не считал его способным.

— Но он уже был так же счастлив с Китти… или так он, во всяком случае, говорил… пока не узнал о ее муже…

— Ему это только казалось, — возразил герцог. — Старик Мак-Крейг и вы открыли Алистеру глаза, и он понял, что до сих пор толком ничего не понимал в своей жизни.

Он помолчал с минуту, а затем продолжил:

— Мне кажется, с годами, да еще живя среди своих сородичей-шотландцев, Алистер совершенно преобразится. Он станет незаурядной личностью, под стать своему деду!..

— Я тоже так думаю, — согласилась с герцогом Шимона. — И еще я надеюсь, что в один прекрасный день он встретит и полюбит всем сердцем женщину, которая полюбит его самого, а не его богатство.

В ее голосе чувствовалось неприкрытое волнение. После небольшой паузы герцог, как бы подводя итог, сказал:

— Значит, вы решили отправиться к дедушке и бабушке.

— Но ведь есть и третья возможность… — тихо пролепетала Шимона.

Герцог вопросительно взглянул на нее. Преодолевая робость и смущение, Шимона заставила себя выдержать его взгляд и продолжала:

— Эту возможность… вы сами как-то… предлагали мне…

— Да, я помню. Я предложил вам деньги, а вы отказались.

— А если я… приму их сейчас… смогу ли я хотя бы иногда… видеться с вами?..

Лицо герцога словно окаменело, и она услышала:

— Это невозможно, и потому я снимаю свое предложение.

— Но почему?..

Шимона чуть приподнялась с коврика и вплотную приблизилась к креслу герцога. Теперь она касалась его.

Казалось, герцог не сделал ни единого движения, но, поскольку Шимона всем телом прижималась к его ногам, а ее плечи были совсем рядом с его рукой, девушка почувствовала, как его пронизала дрожь, передавшаяся и ей самой.

Шимона снизу заглянула в глаза герцога, и на этот раз их взгляды встретились.

В тот же миг обоих захватила таинственная, магическая сила. Казалось, будто по мановению волшебной палочки они вдруг стали единым целым. Даже если бы они поцеловались в это мгновение, их близость не стала бы большей.

— Позвольте мне… остаться с вами… — умоляющим тоном произнесла Шимона.

На секунду ей показалось, что сейчас герцог обнимет ее.

Однако он не двигался, только черты его лица стали вдруг жестче, а глаза, те самые любимые глаза, в которых Шимона надеялась однажды снова увидеть огонь, так поразивший ее в первую встречу, потемнели.

И вдруг она услышала его голос. Вначале он показался ей совсем чужим. Она никогда раньше не слышала, чтобы герцог так говорил — как будто что-то душило его и мешало выражаться связно.

— Я люблю вас! Видит Бог, люблю всем сердцем, но, увы, не могу просить вас стать моей женой!..

На мгновение воцарилась тишина. Затем Шимона потупила глаза и сказала:

— Ну конечно… я понимаю… Вы ведь не можете жениться… на дочери актера… но…

— О Господи, да дело вовсе не в этом! — нетерпеливо перебил ее герцог. — Неужели вы и вправду подумали, что я…

Он запнулся и продолжал уже более спокойным тоном:

— Нет на свете мужчины, который не был бы в высшей степени счастлив, имей он право назвать себя вашим мужем.

Шимона взглянула на герцога, и в ее взгляде он прочитал искреннее удивление.

— Я сейчас вам все объясню, — сказал он, — только прошу вас — сядьте на стул. Пока вы так близко, я не в силах вымолвить ни слова.

Смущенная, но покорная, Шимона поднялась с коврика и направилась к стулу, стоявшему возле камина напротив кресла герцога. Сев, она устремила на него свой взгляд и стиснула руки, лежавшие на коленях.

Однако герцог отвел глаза и, глядя немигающим взглядом на огонь, начал так:

— Я собираюсь рассказать вам о себе, но не затем, чтобы оправдать собственное поведение и образ жизни, а просто мне необходимо разъяснить вам истинную причину только что сказанных слов.

Шимона молча ждала. После некоторой паузы герцог произнес:

— Вряд ли вам случалось слышать о моем отце… Он был известен под именем Герцога-Молельщика. Это был лицемерный, недалекий человек, настоящий фанатик по отношению ко всему, что он считал греховным.

Снова наступило молчание. Казалось, герцог подыскивает нужные слова. Наконец он продолжил:

— Невозможно описать словами мою жизнь с таким отцом, особенно после того, как умерла моя мать. Сейчас, мысленно возвращаясь к той поре, я прихожу к выводу, что у него, вероятно, были вконец расстроены нервы, а возможно, он даже был настоящим сумасшедшим.

В голосе герцога зазвучали циничные нотки:

— Если кто и мог отвратить ребенка от религии, то это, несомненно, такой человек, как мой отец. По утрам вся наша семья вместе со слугами собиралась на молитву, и длилась она невероятно долго. То же самое повторялось по вечерам. Все, что есть в жизни веселого, увлекательного, интересного, безжалостно изгонялось, а любые развлечения были строго запрещены.

— А почему он был таким? — тихо спросила Шимона.

— Бог его знает! — ответил герцог. — Я же знаю только одно: с тех пор как умерла моя мать — мне было тогда всего семь лет, — я жил как в аду…

Шимона издала сочувственный вздох, и герцог продолжил свой рассказ: