Лили Браун - Письма маркизы

Замечаете, мои мысли, несмотря на мою волю, все же постоянно возвращаются к этому «мастеру». Никто не может относиться к нему более недоверчиво и враждебно, чем я, особенно с тех пор, как я видел, что он превратил маркиза и кардинала в простое орудие своей воли, а вас заставил так сильно страдать. Все же я не могу так просто объявить его искусным обманщиком: он рассказал мне такие вещи из моего прошлого, которые известны только мне одному. Он сделал такие пророческие предсказания, которые нельзя, не долго думая, зачислить в рубрику снов, сбывающихся в действительности. Он затронул в моей душе такие струны, которые я считал раньше простыми остатками детского духовного понимания, и которые, как мне казалось, давно уже были разрушены Вольтером и Гольбахом.

Помните, как в последний вечер моего пребывания у вас, я пробовал шутить у павильона над этим «делателем золота», чтобы прогнать ваш страх. Сверкающее небо было совершенно безоблачно и пурпурный солнечный диск склонялся к закату. Вдруг длинная черная тень упала на луг и потянулась к пруду. Лебеди захлопали крыльями, вы, дрожа, закутали в белый платок свои плечи…

Калиостро прошел мимо!

Я хотел только внушить вам осторожность в Париже, дорогая маркиза!

Маркиз Монжуа — Дельфине

Париж, 25 мая 1781 г.

Дорогая Дельфина! Не успел я приехать сюда, как уже произошло событие огромной важности. Как раз, как это предсказывал Калиостро. Вот новое доказательство, которое не может не произвести на вас соответствующего впечатления.

Неккер получил отставку, после того, как весь мир ожидал, что, в благодарность за свой изумительный труд, доставивший государственной казне прибыль в десять миллионов, он, по крайней мере, получит повышение и будет назначен министром.

Вы знаете, что я всегда видел в нем женевского банкира, но тем не менее, я питал к нему большое и — как теперь оказывается — вполне основательное доверие. К сожалению, он был слишком умен для наших финансистов и генеральных откупщиков, которые тем больше приобретают значения, чем больше усваивают себе наше образование и присваивают себе наши поместья и наши богатства, стараясь этим ввести в заблуждение и самого короля. В действительности, это они вызвали отставку Неккера. И как велико должно быть их влияние, если им удалось добиться этого!

Я был в городе в воскресенье, когда распространилось это известие. Все были чрезвычайно огорчены этим фактом. Бульвары, кафе наполнились в один момент народом, но повсюду господствовала какая-то тревожная тишина. Бросали друг на друга многозначительные взгляды и жали друг другу руки, как будто угрожала всеобщая катастрофа. Тотчас же, в следующие дни, произошло настоящее переселение народов в Сен-Кан, куда немедленно удалился Неккер со своей семьей. Герцоги Орлеанский и Шартрский, Шуазель и Ришелье, даже парижский архиепископ были в числе посетителей Неккера, и все увидели в этом открытую демонстрацию против короля, которой массы любопытного народа горячо аплодировали.

Вечером во Французской Комедии произошли бурные сцены. Давалась пьеса «Охота Генриха IV», и вот, при словах герцога Бельгарда: «Говорите с уважением о таком великом министре!» публика разразилась неистовыми криками «браво», а когда Генрих IV воскликнул: «Жестокие! Как могли они так обманывать меня относительно этого человека!..», то в публике раздались рыдания.

В опере еще более бурные сцены были вызваны одним кавалером, который, слишком громко высказал свое удовольствие по поводу ухода Неккера. А Бурбулон, издавший брошюру, в которой обвиняет генерального контролера в подлоге, вследствие опубликованного им отчета, не может теперь показаться на улице без того, чтобы не подвергнуться оскорблениям. «Теперь Франция погибла!» — слышал я, как говорили друг другу на улицах простые люди, со слезами на глазах.

Не могу отрицать, что и я бы чувствовал то же самое, если бы в последнее время я не считал себя вправе питать новые надежды, которые — о чем я глубоко сожалею! — вы не разделяли со мной. Сент-Джемс был немало изумлен, когда я объявил, что беру часть своего капитала. Он предостерегал меня от обманщиков, из чего я заключил, что мои сношения с Калиостро не остались неизвестными. Но, верный своему обещанию, я не намекнул ни одним словом на то, что уже много раз видел собственными глазами, то есть, что луидор, в пламени таинственного огня, удваивается и утраивается! Во время моего визита к Сент-Джемсу я исполнил и ваше желание и вынул ваш маленький капитал из дела. Я надеюсь, что вы превратите его в пару серег для ваших розовых ушек или в цепочку для вашей беленькой шейки — иначе мне был бы непонятен такой каприз хорошенькой маркизы! Почти такую же сумму я уже истратил для вас. Кружева, шелковые материи, шляпки и чепчики для вашей очаровательной головки и прелестная маленькая мебель для вашего павильона, который служит для вас золотой рамкой, — все это отправляется сегодня во Фроберг.

Подумаете ли вы когда-нибудь о том, чтобы нарядиться для меня, дорогая Дельфина? У вас нет любовника, и хотя я только супруг, но мне кажется, что я могу утверждать это. Так не попробуете ли вы, ради опыта, полюбить меня? Я женился на вас, потому что вы привели меня в восторг, и ваша юная красота льстила моему тщеславию. Но теперь, Дельфина, я добиваюсь вас потому что, я вас люблю! Я не могу играть роль сентиментального поклонника. Я даже не могу стараться повлиять на вас трогательной историей моей супружеской верности. Верность — это буржуазная добродетель, отзывающаяся барщиной. Но я сделаю то, чего не мог сделать никто другой — положу к вашим ногам все великолепие мира!

Маркиз Монжуа — Дельфине

Париж, 3 июля 1781 г.

Дорогая моя! Известие о вашем отъезде в Спа и ваше намерение, по окончании пребывания в курорте, поехать на продолжительное время к вашей подруге Клариссе — дружба, о которой вы только теперь почему-то захотели вспомнить! — все это служит вполне ясным ответом на мое последнее письмо.

Я могу ждать! Мой учитель сказал мне во время нашего последнего сеанса: «Она вернется!» Я верю ему. Отдыхайте, выздоравливайте, веселитесь, и пусть мужчины томятся у ваших ног. Я ничего не имею против этого, потому что вы вернетесь!

Граф Гюи Шеврез — Дельфине

Версаль, 18 июля 1781 г.

Только что получил известие от моей сестры, что вы, дорогая маркиза, наконец-то, согласились приехать в Шато-Лароз. Сестра моя в восторге, а я еще больше, и мое любопытство не знает никаких границ, так как маркиза Дельфина — загадка, заставляющая постоянно ломать себе голову человека, который полагал, что женщина уже не представляет для него никакой тайны.

«Маркиза Монжуа сделалась монахиней», — сообщила мне год назад маленькая Ламбаль со своей небесной улыбкой. Я испугался. И моя фантазия тотчас же начала работать и нарисовала мне восхитительную картину похищения из монастыря.